Там, где хочешь

Кудесова Ирина Александровна

— Потому что у сильных рождаются мальчики, это неписаный закон, который в каменный век корнями уходит. А у слабаков — девицы.

Дмитрий хмыкнул:

— Твой отец, значит, слабак?

Лидия состроила презрительную мину:

— Ничтожество. Я его как-то видела — совсем спился.

Дмитрий отложил кисть, вытер пальцы тряпкой, сел на край кровати:

— Тогда у меня будет два пацана. Я-то сильный. И совсем не пью.

Хотел сказать «у нас», но не отважился. Лидия хихикнула:

— Ну это мы увидим… Не трогай меня холодными руками! Иди рисуй.

18

«Любил ли кого-нибудь

отец до или после матери?» Сидя на полу перед набором для каллиграфии и переворачивая листки, исписанные острым почерком, Марина узнавала: не было до или после. Ее матери просто не существовало в жизни отца. Так, маячила на задворках. А была одна Лидия, которую могла бы потеснить только женщина с характером (да такой он не нужен). А мама вечно под него подстилалась, ужин к телевизору носила, вытряхивала пепельницы с горой окурков, одежду ему покупала на свои, никаких заданий по дому. Прислуга для гения.

«Что ты от меня все не отвяжешься? Твоей дочери уже три года. Предлагаешь к вам в Новочебоксарск переехать, посуду теще мыть помогать?» Слово «дочери» было подчеркнуто, Марина не поняла почему.

Дмитрий получил это — единственное — письмо от Лидии в день рождения Марины. Поехал в мастерскую поработать, обещал вернуться к пяти вечера с куклой, которую дочь давно выканючивала. Светка, жена, деньги на куклу выдала в последний момент. Сколько раз он звонил Лидии в Рязань — никогда не заставал, потом Храпунов раскололся: она переехала в Москву, но телефона у нее нет. Непонятно, почему Лидия поддерживала связь с этим жалким типом — дружба у них завязалась еще в ее первый приезд в Чебоксары. Да какая дружба — просто через этого болтуна Лидия узнает новости о нем, Дмитрии. Никак контролирует — а вдруг неудачник прорвется-таки с выставками в ее дражайшие Париж и Лондон? И тогда… А что — тогда? Прибежит? Храпунов сказал, что она сошлась с пилотом, пилот женат — но сделал первый взнос в ее московскую кооперативную однушку. И тут Лидия своего не упустила. А пацана не родила. Пока что. Видать, пилот тоже слабак.

Сидел на кровати, смотрел на холст с начатым натюрмортом. Повторял: «К черту, к черту…» — слезы лились, он следил, чтобы не закапали письмо, написанное перьевой ручкой, фиолетовыми чернилами. Острые буквы… кажется: сомнешь листок — они проколют бумагу, в руку воткнутся. За куклой не пошел. Спустился в магазин, купил водки на все деньги. Сумерки сгущались, он пил — один, в тишине. Потом не помнил ничего. На следующий день Светка орала.

Лидия принялась тыкать в него словом «неудачник» после того, как он отказался напроситься на прием к американскому послу (куда был зван Рабин). Иностранцы взяли манеру принимать в посольствах советских неформалов, писателей и художников; КГБ на иноземцев давление оказывать не мог при всем своем недовольстве. Дмитрию это претило: тащить в Москву «художества» (ради Лидии еще намалевал), скитаться по углам, скрестись к Рабину, проситьподдержки, проситьпровести на прием к послу, проситьпредставить коллекционерам…

— Я слышала, у Рабина есть выход на Эрика Эсторика, ты хоть знаешь, кто это? Владелец знаменитой “Grosvenor Gallery”в Лондоне! Коллекционер! Ты что, так и будешь сидеть, лапки сложив?

— Не могу я, Лид… Просить, просить… — Дмитрий неуверенно хмыкнул. — «Сами предложат и сами всё дадут».

Лидия любила ввернуть цитату из нашумевшего романа Булгакова, вышедшего несколько лет назад в толстом литературном

журнале «Москва», — но сейчас это ее не умилило.

— Нашелся Воланд! Эсторик в Чебоксары прикатит на дрезине! Вместе с Томсоном! На Димочку Воронцова любоваться!

— А Томсон, это…

— Томсон — американский посол, ты что, одичал тут совсем? — Пнула ногой стоявшие у стены холсты. — Кому нужны твои избушки-речки-деревца? Знаешь, как сейчас в столице рисуют? О Звереве слышал? Он окурками в холст тычет, прежде чем рисовать! Это модно! Это по-ку-па-ют! Неудачник и есть неудачник.

Его будто плетью хлестануло. Вскочил:

— Не смей меня неудачником называть! Никогда!

Лидия посмотрела насмешливо:

— Не-у-дач-ник.

И тогда он ее ударил.

19

Со Светкой началось с того, что она подобрала его, пьяного, на улице. Пить он не умел, но после ухода Лидии в этом деле преуспел. С комбината его два месяца как выгнали за прогулы, начальник отдела кадров, до ушей опортреченный, даже говорить не пожелал.

Он ведь и не знал, где она в этой Рязани живет. Да если и знал бы — бежать пресмыкаться? Лидия его только еще больше презирать будет. Сделать бы усилие, добиться, чтобы в москвах-парижах-лондонах о нем говорили, вот тогда… Сто раз перетирал с Храпуновым и осознавал: без того чтобы душой покривить, не обойтись. И кривить надо направо и налево. А у него денег даже на холсты нет, не то что на поездки в Москву и приличный пиджак. «Потому что ты спиваешься», — назидал Храпунов, но от стакана не отказывался.

На Светке он женился назло Лидии. И ребенка сразу сделал. До самых родов всем говорил, что будет пацан.

Через несколько лет шепотки пошли: неугодных высылают за бугор, КГБ делает им вызовы — кому в Израиль, кому еще куда. А бывает, что отправляют в турпоездку — и паспорт советский отбирают. С Рабиными так и поступили, семейство осело в Париже. Да, Лидия того и хотела — чтобы он помог ей из Союза удрать. Долго он этого не понимал, думал, что любила. Потому-то и столько писем написал, а в ответ одно получил… Храпунов клялся, что потерял с ней связь, но это больше не имело значения. Все ее портреты он сжег, ничего не осталось, ничего.

Маринка из своего Парижа звонила только матери, но однажды трубку взял он — и, преодолевая обиду (хоть бы раз поинтересовалась, как отец себя чувствует!), сказал: «Найди Рабина, вдруг поможет чем». Она в ответ фыркнула — себя в ней узнал: «Что его искать, у него мастерская напротив Центра Помпиду. Но я не хочу ничего просить». Еще добавила бы «Сами предложат и сами всё дадут!» На то он и Воланд, чтобы людям голову морочить.

20

— Мне кажется, отец меня никогда не любил, — Марина смотрела на Айко и думала: «Кожа как фарфоровая».

— Любить или нет — личное дело каждого. Я когда-то не могла примириться с мыслью, что матери до меня нет дела, что я для нее проект. Считала, что никому не нужна, кроме деда, который далеко… А потом пришло знание, что есть понятие дороги. Если тебе не по пути с отцом, дай ему идти, куда он хочет. У тебя своя дорога и своя жизнь.

— Да никуда он не хочет, хочет только водку пить… — Марине не нравился этот разговор. Что Айко может знать о том, как опухает у отца лицо после двух рюмок, как он унижает мать — только потому, что она ему это позволяет. Женщина, написавшая письмо острым почерком, наверняка не догадывалась, что он может быть таким.