Там, где Крюков канал...

Зуев Георгий Иванович

Оказалось, что граф «выдал эти стихи за сочинение неизвестного ему остряка и распускал с видом сожаления о злобной эпиграмме в адрес талантливого баснописца»:

Небритый и нечесаныйВзвалившись на диван,Как будто неотесанныйКакой-нибудь чурбан,Лежит, совсем разбросанныйЗоил – Крылов Иван:Объелся он иль пьян?

Все посмотрели на Крылова. Тот был действительно не брит. Галстук съехал в сторону. Крылов узнал стихокропателя и спокойно заявил: «В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь».

Однако «Демьянова уха» не помешала добрым отношениям между Крыловым и его неудачливым соперником по жанру басни.

И. А. Крылов бывал в доме Д. И. Хвостова на Крюковом канале и с удовольствием вкушал его замечательные обеды.

И. А. Крылов

Граф прежде всего ценил свои басни, хотя именно они давали наиболее обильную пищу многочисленным насмешникам. Его даже называли «отцом зубастых голубей» (именно такого голубя он изобразил в одной своей басне). К басням Крылова граф относился скептически, считая их мужицкими и недостаточно нравственными. Однако всегда побаивался его острого языка, поэтому мудро считал за лучшее сохранять с баснописцем дружеские отношения.

Сухонький, с острым носиком, в напудренном паричке, суетливый и в то же время преисполненный важности, Дмитрий Иванович всегда радушно встречал Крылова у себя дома, не забывая кроме роскошного обеда потчевать его своими новыми произведениями, обычно начиная чтения с новой басни.

«Щука и уда» – торжественно провозглашал Хвостов и с жаром начинал читать басню о несчастной щуке, проглотившей уду:

Щука уду проглотила,Оттого в тоске была И рвалася, и вопила.Близ ее Плотва жила;Вопрошает Щуку:«Мне, кума, поведай муку, Рвет которая тебя».«Ненавижу я себя, —Все меня здесь огорчает.И в другую я рекуПлыть хочу прогнать тоску».«Ни с какою Ты рекою, Кумушка, покою Век не можешь получить, Хоть и в море станешь жить. Если внутренность терзает, Счастье исчезает;Нас тревожит каждый часСовести немолчный глас».

Иван Андреевич благосклонно кивал головой, насмешливо ухмыляясь про себя. Басня была нелепая и смешная. «Знатно написано!» – одобрял он Дмитрия Ивановича, который в порыве восторга делал выразительные жесты рукою, возвышал и приглушал голос, а затем приступал к следующей басне. Иван Андреевич, усевшись поудобнее на диван, мирно дремал.

Затем хозяин приглашал гостя в столовую, где уже был накрыт стол. Любитель покушать, Крылов всегда бывал вознагражден за терпение обилием закусок и великолепных блюд. Поросенок под хреном, свиные отбивные котлеты величиной с тарелку, заливной осетр, телятина под соусом и многие другие кушанья. Повар Хвостова славился своим мастерством. Любимый напиток Крылова – квас, был превосходен, Иван Андреевич улыбался и подкладывал себе на тарелку новые порции. Хозяину нельзя было отказать в гостеприимстве.

Справедливости ради все же следует отметить, что наряду со слабыми, явно плохими стихами, у Хвостова имелись и вполне добротные, профессионально написанные стихотворения, заслуживающие похвалы специалистов. В 1824 году H. М. Карамзин писал И. И. Дмитриеву: «Я смотрю с умилением на графа Хвостова… за его постоянную любовь к стихотворству… Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет».

Профессор Харьковского университета В. Г. Маслович дал Хвостову такую же оценку: «…вообще в России о нем превратно судят, несмотря, что известен он от моря Охотского до моря Черного. Сколько на таком пространстве вымышлено о нем анекдотов, по большей части смешных и всегда несправедливых. Чтоб о Хвостове как о сочинителе судить беспристрастно, то необходимо его помещать не между нынешними писателями, а должно отнести ко времени, бывшем вскоре после Сумарокова, тогда начинал Хвостов свое стихотворное поприще… Да и многие из нынешних писателей, которые так охотно позволяют себе смеяться над Хвостовым, часто бывают ниже его. Одним словом,

если бы граф Хвостов не был так самолюбив, не имел несчастной страсти навязывать каждому проходящему своих сочинений и когда бы Г беспрестанно не толковал о них своим знакомым, тогда бы он, правда, не был столь известен, зато не забавлял бы собой молодых шалунов и не доставлял бы им случая острить языки, а был бы помещен во втором разряде российских поэтов…». Сам Василий Григорьевич Маслович пользовался известностью как баснописец. Это обстоятельство, по-видимому, сблизило малороссийского писателя с петербургским чудаком Д. И. Хвостовым, чьи литературные опусы по числу сравнялись с эпиграммами на него. При этом большинство авторов, остривших насчет Хвостова, действительно не превосходили его дарованием. В своем очерке В. Г. Маслович дает довольно точную и правдивую характеристику этого стихотворца, бывшего забавным анахронизмом начала XIX века.

Н. М. Карамзин

Маслович оставил нам подробный словесный портрет графа Хвостова, каким он был в 1818 году: «Граф Хвостов имеет уже 60 лет, росту среднего, несколько сутуловат, в лице и корпусе больше полон, но в ногах сух. Волосы у него зачесаны вверх. Одевается довольно неопрятно, жилет всегда замаран табаком. Фрак на нем по большей части истемна-серый, а исподнее всегда короткое немецкое, еще более жилета замаранное. Сапоги большие, длинные и сверху с заворотившимися голенищами. Походка его особенная, ноги волочатся по земле, а колени согнуты, но это, надо думать от лет, а не от худой привычки…».

Граф Хвостов был довольно способным переводчиком. Его переводы трагедии «Андромаха» Ж. Расина и трактата «Поэтическое искусство» Н. Буало-Депрео неоднократно переиздавались.

Дмитрий Иванович являлся почетным членом Падуанской академии, Московского, Харьковского и Вильненского университетов, членом Общества поощрения художников, Вольного экономического общества и ряда других общественных организаций. Как личность Д. И. Хвостов оставил о себе хорошую память. Был скромным, честным и отзывчивым.

В 1831 году граф вышел в отставку в чине действительного тайного советника. Скончался в доме № 23 на набережной Крюкова канала 22 октября 1835 года.

После смерти графа Д. И. Хвостова дом № 23 принадлежал сенатору А. У Болотникову, затем камергеру И. Д. Асташову. Начиная с конца 80-х годов XIX века и до 1917 года это жилое здание сменило многих владельцев.

После октябрьского переворота старинный коломенский особняк стал государственным жилым домом с многолюдными коммунальными квартирами. От первоначальной планировки и стиля прежних покоев и комнат, в которых некогда бывал генералиссимус А. В. Суворов, практически ничего не осталось.

По мнению члена Ассоциации исследователей Санкт-Петербурга Б. Л. Васильева, на набережной Крюкова канала «в доме № 23 следует естественно устроить филиал Музея полководца А. В. Суворова, с обязательным восстановлением его первоначального внутреннего и внешнего облика, а также смежных с ним старинных особняков (домов № 21, 25 и 27)».

Из дома на Крюковом канале Суворов в 1791 году отправился в легендарный Итальянский поход, который должен был завершиться триумфальным возвращением в Петербург. Никакие трудности и лишения не могли сломить русского солдата – ни сильный враг, ни суровая природа. Войска фельдмаршала Суворова геройски били врага в швейцарских обледенелых горах, как прежде бивали в придунайских степях, в прусских лесах и польских болотах. Позади остались неприступные альпийские вершины, узкие, осыпающиеся под ногами тропинки, величественные и мрачные пропасти и бурные горные потоки. Солдаты Суворова стойко выдержали неуютные привалы на камнях под пронизывающим насквозь леденящим ветром, отдых на снегу без огня и горячей пищи в мокрой одежде и в изорванной обуви. Когда русские войска пустились в обратный путь, их знамена были покрыты новой неувядаемой славой.

Суворовские полки отправились в Россию из Баварии. Фельдмаршала сопровождали генералы Багратион, Милорадович, Тучков, оба племянника Александра Васильевича – генералы Горчаковы и сын – генерал-адъютант Аркадий Александрович Суворов. Все молодые, самому старшему, Багратиону, было едва за тридцать.

Армия и офицеры стали свидетелями великой милости императора. Прибывший из России фельдъегерь, сняв треуголку, подал фельдмаршалу Суворову пакет, на котором четким каллиграфическим почерком было написано: