Там, где трава зеленее
Шрифт:
Надо было звонить ему — а как иначе? Ведь что-то он должен был мне сказать о своем отношении к этому.
Часов в двенадцать я позвонила. Дома его не было — ничего себе жаворонок, заваливающийся спать в половине десятого вечера! Так, по крайней мере, он объяснял весь год совместной жизни свое плохое настроение вечером. «Посмотри на часы, мне просто пора спать! Почему у меня настроение? У меня не настроение! Я устал…» По мобильному он ответил не сразу. Я услышала музыку и хорошо знакомый повизгивающий смех. Надо же, оказывается, в мире столько поводов смеяться. А я еще удивляюсь,
— Саша, это я.
— Привет.
Я ненавижу много лет этот его чужой, противный голос, которым он разговаривает, когда я и Варя становимся ему не нужны.
— Саша, нам надо поговорить.
— Ой, Лена… Как же ты меня достала… Ну о чем нам говорить?
Правда, подумала я. Пойти и сделать аборт. И ни о чем не говорить. Но у меня — вторая беременность в жизни. Я так хотела, так старалась, так привыкла к этой мысли за год. Сначала — не хотела, а потом стала, помимо своей воли, постепенно, привыкать к мысли о том, что я опять стану мамой малыша… беспомощного, доверчивого, прекрасного… И все будет снова — первая весна, первый снег, дождинки, которые он будет ловить ручкой… Его улыбка, первые слова, новая жизнь… Как будто он зародился во мне еще со своего зачатия…
— Может, нам лучше встретиться?
— Ты уже устроила мне кордебалет, в ресторане. Еще раз хочешь?
— Нет, Саша. Я — о другом. У меня будет ребенок. У нас будет ребенок.
Он молчал так долго, что я спросила:
— Ты отключился или слушаешь?
— Слушаю. Так, и что ты от меня хочешь?
Тут замолчала я, потому что сформулировать, что я хотела, я не могла.
— Ты рад?
— Я?! Ты издеваешься надо мной?
— Что ты предлагаешь? Что мне делать?
— Ты первый год живешь на свете? Тебе мало одного несчастного ребенка? Тебе непонятно, что делать? Ты маленькая, наивная девочка? Часики тик-так, люби меня просто так, а я тебе рожать буду каждый год?
— Аборт? Ты говоришь об этом? Ты мне предлагаешь сделать аборт?
— Я? Ну что ты! Я — порядочный человек. Я никому не предлагаю делать аборты. Я надеюсь, что кто-то сам догадается. Я — не бросаю беременных женщин, даже если они мне на фиг больше не нужны, и не бросаю своих детей.
— Варю ты бросил.
— Пошла ты вон! — Он бросил трубку, и мне было понятно его отчаяние.
Минут через десять он перезвонил.
— Лена, ты извини, я орал, не надо было так орать…
— Ничего.
— Лена, это теперь никому не нужно.
— Саша, а можешь ты ничего не говорить больше? Мне больно. Мне так больно, что ты ушел, и это никак не проходит… А теперь — втройне… Не говори ничего, пожалуйста.
— Но мне это не надо! Ты понимаешь? Я с тобой жить не хочу. Я — попробовал — не смог! Ты меня достала!
— Чем, Саша?
— Чем, чем… Какая разница. Всем!
— Может, тебе просто трудно жить с одной женщиной… ты так не привык…
— Так, не так… не так! Ты — невыносима! Ты — виновата! Я — старался! А ты — невыносима! И теперь еще — это! Опять меня прижимаешь к стенке! Опять! Я из-за этого, может быть, и жить с тобой не стал — оттого, что
— Ни при чем.
— То есть?.. Ты наврала? У тебя кто-то другой?
— Нет. Просто… просто наврала…
Не знаю, почему я это сказала, наверно, от боли. Каждое его слово причиняло мне невыносимую боль. И надо было как-то это прекратить. И на будущее в том числе.
— А-а-а… наврала! Ну, господи, ну слава богу… Не знала, что придумать, да? Ну, ты — дура, Ленка, какая же ты дура. С такими идиотками не живут, понимаешь? Ты хотела меня в гроб раньше времени положить, да?
— Да. И воспользоваться твоими капиталами. Поэтому очень хотела за тебя замуж. Ладно, Саша, извини.
— Бог простит, Лен! И дай ты мне жить спокойно. Не придумывай больше ничего, расти мою дочь.
Он успел отключиться первым. Хоть какую-то радость доставила человеку.
На следующее утро я хотела отвезти Варю в школу, но вдруг обнаружила, что уже наступило воскресенье.
Варя училась в простой, бесплатной школе, в той, где когда-то училась я. Рядом было много разных школ, где надо платить триста, пятьсот, семьсот долларов в месяц. Там, соответственно, были две учительницы в первом классе, два иностранных языка, красивые микроавтобусы, развозящие детей по домам. Может быть, Виноградов и дал бы денег на такую школу. Но во-первых, он как-то не предлагал, а во-вторых…
Мне понравились учителя и родители в Вариной школе. Совершенно нормальные люди, такие же, как я. Не алкоголики, но и не одурелые от сумасшедших, шальных денег непонятные мне люди на крутозадых иномарках. Мне тоже очень нравятся хорошие машины, чем они дороже, тем больше нравятся. И нравятся дорогие шубы, так, что даже на сто тысяч рублей я не смогла выбрать себе шубу в начале этой зимы, нашей последней зимы с Виноградовым. Он помахал пачкой денег и подмигнул мне:
— Вот, три штуки — тебе на шубу. Выбирай, самую лучшую.
Мы пошли в «Снежную Королеву», и я поняла, что мне нравятся шубы за двести тысяч, то есть за шесть с половиной «штук» американских. И купила длинное облегающее пальто из козлика, серое с подпалинами, как будто козлик терся боками об околицу, с нежным лохматым мехом внутри и неровными, словно оборванными краями рукавов и подола. За девятьсот долларов. Саша был страшно доволен, хвалил мой вкус и фигуру и спрятал остатки денег в сейф, опять подмигнув мне:
— Еще норку на выход можно купить. Самую лучшую…
Кроме песцовых и шиншилловых шуб мне нравятся красивые теплые загородные дома с горячей водой и большим садом. Мне очень нравилась «наша» с Варей комната у Виноградова на даче. Мне нравилось просыпаться, видеть в окно крыши коттеджей — черные, зеленые, темно-красные черепичные крыши. И огромную ель.
Но. Мне активно не нравятся обитатели коттеджей, обладатели мощных иномарок и владелицы тех самых шуб, на которые у меня не хватило красоты и молодости, а может, ума и хорошего характера, потому что у Виноградова денег на нее точно бы хватило.