Там, где всегда ветер
Шрифт:
Одним словом, школу колотило… Точнее, колотило весь город. Следователь допрашивал участников событий, свидетелей и их родителей. Ну, разумеется, начальники стали своих сынков тут же выгораживать, спихивая всю вину на… учителей! Мол, они, учителя, во всём и виноваты – недосмотрели, недовоспитали, недобдили.
Нависла туча над нашим классным руководителем – добрейшим Алексеем Павловичем, фронтовиком, учителем истории. В районной газете появилась небольшая, но злая заметка о безобразиях в нашей школе, с откровенными наездами на учителей: вот, мол, как они плохо воспитывают подрастающее поколение.
Как
Ну, я тут же села писать ответ. Это, по сути, была моя первая в жизни статья на педагогическую тему. И вот что удивительно: с тех пор прошла целая жизнь, я вырастила двоих детей, но по-прежнему придерживаюсь убеждений, которые изложила тогда, когда мне было пятнадцать лет.
А убеждения мои предельно просты: ребёнка должны воспитывать родители. Не школа – а родители, семья. Школа даёт знания. (по крайней мере, пытается это сделать). Но она не может к каждому подойти индивидуально, каждому заглянуть в душу. (И, тем более, в карманы, и спросить: откуда у тебя эти деньги?) Это практически невозможно. У родителей – один ребёнок, ну два, а у преподавателя – их сотни. Так что не надо, уважаемые родители, валить с больной головы на здоровую! Не надо ругать учителей за то, что они недовоспитали ваших деток. Воспитание детей – дело родителей, только с родителей и надо спрашивать. Какими вы их воспитали, что вы в них вложили – то в итоге и получили. Я не побоялась назвать фамилии школьных «дедов».
Статью мою тут же напечатали. Она взорвалась в городе, как бомба. Её обсуждали в разных коллективах на комбинате и в тресте (об этом мне сказали родители, может, в первый раз они гордились мной: какая я мудрая и смелая).
А к нам домой звонил «некто» – какой-то аноним и требовал, чтобы я немедленно написала опровержение, покаяние и признание в том, что я писала свою статью под диктовку кого-то из учителей. Но я сказала, что написала сама, написала то, что думаю, и ничего опровергать не собираюсь.
А потом в школу пришла мамаша одного из «дедов», вызвала меня с урока, завела в пустой класс, и начался настоящий психический террор. Я бы ни за что не пошла с ней, но откуда я знала?
Но на этом дело не кончилось.
Заглядывает как-то в класс в начале урока незнакомая женщина, говорит, что ей нужна я. Я выхожу. Она: «Мне нужно с тобой поговорить, давай зайдём в пустой класс».
Оказалось – мамаша одного из «дедов». Жена большого начальника. Зла она была на меня до бешенства! Прямо искры метала. И вообще вся такая чёрная… Чёрные глаза, чёрные густые волосы… Ненавижу чёрные густые волосы у женщин – как будто ведьма. Пару раз я порывалась уйти, («Мне нужно на урок»), а она так ехидно: «Ты что ж, трусишь, уходишь от ответа? Писать пасквили – есть храбрость, а держать за свои слова ответ храбрости нет?»
Одним словом, мучила она меня целый урок. Угрожала: что у моих родителей из-за дочки-пасквилянтки будут неприятности. Предрекала и мне неприятности, когда раскроется, что писала под диктовку. А то, что это так, она в этом не сомневалась.
– Ни за что не поверю, что ты сама это сочинила!
А я твердила своё:
– Написала сама. И никаких опровержений писать не буду!
– Да ты хоть осознаёшь, что опозорила честных, уважаемых
– Воспитывайте получше своего сына, тогда будет не стыдно.
Я вырвалась от неё, когда прозвенел звонок на другой урок.
Она приходила ещё несколько раз и продолжала давить на психику. Мне трудно было отбиваться от неё в одиночку. Но из учителей никто на помощь ко мне не пришёл. И правильно, наверное. Если бы Алексей Павлович вступился за меня, она тут же бы и заорала, что он мной руководил, когда я писала. Видимо, по этой причине в школе делали вид, что ничего особого не происходит. Я всё понимала, но всё равно было тяжело и немного обидно: я бросилась их, взрослых, защищать, а они оставили меня, девчонку, одну…
Сынка этой черноволосой потом исключили из комсомола, а в те времена для определённой части народонаселения это было важно (быть в комсомоле) и позорно из него вылететь. С таким фактом в биографии можно было не поступить в институт. Но не я была в этом виновата – там работал следователь и во всём разобрался. Каждый получил по заслугам. Главного «деда» судили и дали срок. Но пробыл он в колонии недолго, вышел по амнистии и благополучно вернулся в школу. Все говорили: легко отделался!
Но однажды, во время весеннего субботника, на школьном дворе произошёл случай, который многих заставил задуматься: так ли уж безнаказанно в жизни зло?…
Этому парню нечаянно попали ломом по голове – и он лишился глаза. Потом вместо глаза ему вставили стекляшку. И он ею бравировал, дурачок…
«Один день Ивана Денисовича»
Наконец, я прочла эту книгу. Её напечатали в «Роман-газете», она пришла к нам по почте, я вынула её из почтового ящика и прочла, никого не спрашиваясь. Я уже не маленькая.
О лагерной жизни я знала от бабушки и в более страшных подробностях… Но было потрясение другого рода. Оказывается, всё это возможно не только во время войны, не только в фашистских лагерях, но И У НАС! В НАШЕЙ СТРАНЕ! В МИРНОЕ ВРЕМЯ!
Я была ушиблена этой книгой. У меня просто ехала крыша… Наконец, я поняла, за что развенчали Сталина. То, что я знала с младенчества (Освенцим, Маутхаузен, Дахау, Бухенвальд – бабушка много, много раз рассказывала о лагерях, через которые ей довелось пройти и чудом выжить), и что называлось одним словом «фашизм», теперь оказалось, что и у нас в стране то же самое! В нашей прекрасной стране, самой наилучшей и справедливой (так писали газеты, об этом пели песни). В нашей стране те же лагеря, вышки, колючая проволока и овчарки!…
Я спросила учителя истории, Алексея Павловича:
– А сейчас у нас тоже есть политзаключённые?
Он хотел уйти от ответа. Он сказал:
– После смерти Сталина многих выпустили, и после исторического 22-го партсъезда, где ещё раз всё названо своими именами, тоже многих выпустили.
– ВСЕХ выпустили? – уточнила я.
– Ну, вряд ли всех… Всех выпустить невозможно.
– Почему?
Мы стояли у его дома, я увидела его на улице, догнала и ошеломила своими вопросами. Я больше не могла носить их в себе. Я просила, читал ли он «Один день Ивана Денисовича». Он сказал: да, читал. Я спросила: