Там, где всегда ветер
Шрифт:
– А сейчас в нашей стране тоже есть политзаключённые?
Я помню его взгляд, смущённый и растерянный, ему было очень трудно решиться сказать мне правду. Но он видел, что я от него не отстану. Мне казалось: он, увенчанный орденами фронтовик, должен знать правду и должен сказать мне её. Он молчал, а я наскакивала на него со своими вопросами, которые уже не могла держать в себе:
– Политзаключённый – это тот, который имеет своё мнение? Которому кажется, что не всё в стране делается так, как надо? Что не всё так уж хорошо?
– Ну, в общем, да, – сказал он после какого-то внутреннего колебания. – Ты понимаешь всё правильно.
– Но разве можно сажать человека за колючую
– Думаю, что нельзя. Но так, к сожалению, было всегда: до революции, имеющие своё мнение, сидели в тюрьмах и ссылках, вынуждены были эмигрировать. Те, кто у власти, всегда борются с теми, кто эту власть не признаёт. Кто эту власть критикует. Тут уж ничего не поделаешь…
– Вы хотите сказать, что так всегда было и так всегда будет?
– Видимо, да.
– Это – ужасно! Но спасибо, что сказали правду.
Мрачный цикл
Пишу цикл мрачных стихов, отсылаю их в районку и получаю испуганное письмо от литконсультанта: «Лена, что с вами случилось? Что за настроение? Это печатать нельзя. Это тяжело читать. Вернитесь, пожалуйста, к своим прежним темам».
К прежним темам! Но я-то уже не та! Я не могу писать лирические стишки в то время, как в нашей стране за колючей проволокой сидят люди, имеющие своё мнение! Когда в Васильевке тётя Зоя разжигает лучину! Когда бабушка Хима, полсотни лет проработавшая на страну, получает пять рублей пенсии! Когда мой дед сидел за колючей проволокой ни за что! И мой отец, оказывается, тоже… Бабушка как-то проговорилась, но когда я стала допытываться, она замяла разговор. И больше я ничего из неё не вытянула. Так вот почему, когда я была маленькая, отец не жил с нами… Бабушка говорит: это было ещё при Сталине, теперь линия партии опять правильная – ленинская. Бабушка не член партии, но в правильность линии партии бабушка верит свято. Но у меня лично совершенно мрачное настроение. Ведь после смерти Сталина прошло уже больше десяти лет! И всё равно лучина, пять рублей пенсии и политзаключённые… Где же эта правильная линия?
Я стала прогуливать уроки истории, сейчас мы проходим все эти съезды партии, меня от них тошнит, я прихожу к концу урока.
– Лена, в чём дело? – строго спрашивает Алексей Павлович.
– Я ходила за тетрадкой.
– За какой тетрадкой??? – он с трудом сдерживает гнев.
– Да вот, забыла дома…
Алексей Павлович смотрит на меня, недоумевая:
– Лена, мне не понятно твоё поведение.
Усталость пятнадцати лет
В пятнадцать лет чувствуешь большую усталость от жизни. Кажется, живёшь уже тысячу лет… Всё уже знаешь о людях: что они могут лгать и предавать – ничем тебя уже не удивишь.
Безмерная скука каждодневности: школа с ненавистными алгеброй, физикой и химией. И затхлой историей. Учитель – хороший человек, а предмет его – бррр!…
Дома: «Уроки выучила? Гаммы играла? В углах подмела? Кастрюли помыла? Кошкин горшок вынесла?»
Когда изо дня в день всё повторяется, и мало что из этого трогает твоё сердце, точнее – НИЧТО ИЗ ЭТОГО ТЕБЯ НЕ ТРОГАЕТ! – жизнь кажется бесконечной тягомотиной…
Может, и будет когда-нибудь ДРУГАЯ жизнь, НАСТОЯЩАЯ жизнь, но это так не скоро ещё, так не скоро…
Но вот забарабанил по крыше дождик… и я накидываю пальто и ухожу в плаванье по пустынным улочкам плоского городка… «Ты когда вернёшься?» – несётся мне в след. «А это моё личное дело!» – резко отвечаю я, резко закрывая за собой двери (я ненавижу этот вопрос! он мгновенно приводит меня в бешенство!)
На два часа я
Два часа грустного счастья, волнующего шёпота дождя, блестящих чёрных веток, усеянных дождливыми бриллиантами… Два часа мечтаний неизвестно о чём…
О пессимизме
Какой законченный пессимист не нуждается в эмоциональной подпитке? Поэтому мне так нравились наши прославленные классные шутники – Аня-большая и Сашка Соколенко. Когда я смеялась, у меня как будто сдиралась железная кожура с сердца… На самом-то деле я обожала смеяться! Как организм нуждается в витаминах, так и душа, чтобы расти, нуждается в радости, в шутке, в простом здоровом смехе. Мне этого в жизни катастрофически не хватало.
Сознаю, что была мрачной в те годы, и, видно, поэтому со мной никто долго не дружил. Наверное, со мной было трудно, тяжело. Но догадалась я об этом значительно позже. А тогда – было грустно и непонятно: дружишь-дружишь с девочкой – и вдруг обнаруживаешь, что она давно уже дружит с другой, а ты здесь вовсе и не при чём… Так было с Томой, Асей, Людой, Ветой…
Была вспыльчива. Мама говорила: «Вся в отца!» Там бушевала горячая казачья и, не менее горячая, одесская кровь… Ничего не стоило сказать резкость. Была до ужаса принципиальная. Не гибкая. Упрямая до упёртости. Не умела (и не хотела) смотреть на вещи глазами другого человека. Была резкая. Обидчивая. Могла и сама легко обидеть человека. Не умышленно, конечно, а из-за своей подростковой, вызывающей принципиальности.
Повсюду видела несправедливость в жизни. Реагировала болезненно – до крика! С мнением взрослых считалась мало. Была убеждена, что взрослые в силу своего замшелого возраста уже забыли, как должен быть устроен мир (ха-ха! маме и Фёдору было чуть-чуть за тридцать!)
Презирала деньги. Когда мне принесли первый гонорар за опубликованные стихи, не хотела брать деньги. У меня чуть не истерика приключилась. «Я же не для денег писала стихи!!!» Довела почтальона тётю Шуру до слёз: «Куда ж я их дену, эти деньги?» С трудом, вместе с бабушкой, они уговорили меня расписаться в получении энной суммы и взять эти презренные бумажки. Радости и гордости за первый заработок не испытала, но было чувство омерзения и унижения. Считала, что деньги, выгода – развращают человека, портят его. Решила для себя, что никогда в жизни не буду работать ради денег. Ради денег – это унизительно. Обидела Люду зачем-то во время спора: зачем человек работает? Она сказала: ради денег. Я встала на дыбы: нет! деньги ни при чём! человек работает потому, что он любит делать своё дело!
Людочка спросила:
– И ты будешь работать, даже если тебе не будут за это платить?
– Да, буду!
Забавно: так и случилось в моей жизни. То ли предчувствовала свою судьбу, то ли накнокала?… А тогда, распалившись в споре, сказала Людочке резкость, обидела её – ну, и дружбе конец… Не понимала ещё тогда, что друзей нельзя обижать, даже если они имеют другой взгляд на какие-то вещи. В отрочестве такие мудрые истины не воспринимаются. Увы!
Потом, когда пыл сошёл, было стыдно, тяжело, но изменить – раскрутить всё обратно – было уже невозможно… Одно грубое слово сломало дружбу и занозило стыдом моё сердце – на всю жизнь. Людочка, прости меня! Чем дольше живу, тем чувство стыда острее. Вот ведь какая беда: многое можно сломать – и потом починить, но сказанное слово не воротишь… Беда ещё и в том, что я и в сегодняшней жизни, порой, произношу резкие слова. И всё из-за той же природной вспыльчивости и упёртости. Гены не изменишь. Но, по крайней мере, с годами научилась просить прощения. И то слава Богу.