Там, где всегда ветер

Романушко Мария Сергеевна

Мысли по дорогу в школу

Странные, непостижимые взрослые, думаю я, идя утром, не выспавшаяся, в школу. Странные взрослые… Такое впечатление, что их вообще ничего в этой жизни не радует. Ну вот, они все талдычат, что главное в жизни – это труд. Ну вот, вроде они любят свою работу: и мама – талантливый инженер-конструктор, и Фёдор – фанатик стройплощадки, и бабушка, которая обожает домашнее хозяйство и всякое рукоделие, но когда мама лежит на диване с шерстяным платком на голове (это называется красивым, но страшным словом «мигрень»), или когда Фёдор кричит: «Я работаю, как каторжный!», или когда бабушка ворчит: «Вы сделали из меня прислугу!», – мне кажется, что взрослые просто ненавидят то, чем им приходится в их, взрослой, жизни заниматься. Бедные,

бедные взрослые!… Только и радости – съездить раз в году на курорт. А во все остальные дни – скука и ворчание…

Когда к маме приходят подруги

А когда к маме приходят подруги (не по поводу праздника, а просто так, поболтать), они говорят только о своих болезнях! Всегда о болезнях! О болезнях, о болезнях и опять о болезнях. Каждый день о болезнях. Весной, летом, осенью и зимой – о болезнях! Как будто нет в жизни ничего хорошего: ни солнышка, ни дождика, ни интересных книг, ни родных детей, а только, исключительно одни болезни! Как будто мир состоит из одних болезней! Ненавижу. Ненавижу эти разговоры. Ненавижу болезни. Лучше вообще не рождаться, чем всю жизнь потом говорить о болезнях! Лучше вообще не взрослеть, чтобы, став взрослой тётей, говорить потом до конца жизни о своих болезнях!…

И когда я слышу стук в дверь, и голос какой-нибудь маминой подруги: «Лиличка, можно к тебе на пять минут?», и – следующий вопрос: «Ну, как ты себя чувствуешь, милая?» – меня начинает трясти. У меня внутри всё дрожит от раздражения и ненависти к этим разговорам. Они ещё возьмут да в нашу комнату придут, где я сижу за своим столом у окна, делаю уроки (или делаю вид, что их делаю), а они придут, сядут рядышком на старом диване и – пошло-поехало: «Такой сегодня тяжёлый день, голова с самого утра разламывается…» – «А у меня ты, знаешь, сердце уже несколько дней так и ноет, надо, видно, идти обследоваться…» – «Уж ты с этим не тяни, как бы не запустить какую-нибудь серьёзную болезнь…»

Не-на-ви-жу! Бежать, бежать куда подальше! В Барнаул, на Сахалин! Или ещё дальше – в океан!… Я видела тут фильм по телеку про девушек, которые работают на рыболовецком траулере – разделывают пойманную рыбу. Плавают по многу месяцев, не сходя на землю, и потрошат рыбьи кишки. Весёлые все такие, смеются, на болезни не жалуются. А траулер огромный, как город на воде, там и кино есть, и библиотека, это меня очень порадовало, без книжек я пропаду. Вот бы и мне так – уплыть на долгие месяцы от всей этой дурацкой жизни… Далеко-далеко… Правда, меня укачивает. Но можно натренироваться. Привыкнуть как-нибудь. Человек ведь ко всему привыкает… А ещё я терпеть не могу запаха рыбы, особенно сырой, меня от него мутит, да к тому же рыбку всегда жалко, она так удивлённо смотрит своими немигающими глазками… прямо в душу. А эти весёлые девушки в огромных, мокрых клеёнчатых фартуках и таких же рукавицах, с большущими ножами в руках целыми днями потрошат этим бедным рыбкам кишки и отчекрыживают им головы с удивлёнными глазками… а многие рыбки, ещё живые, бьются в их клеёнчатых цепких руках… Смогу ли?… Можно ли натренироваться на такое? Что лучше – отсекать, как палач, головы несчастным, ни в чём не повинным рыбам, или слушать разговоры о болезнях, давясь жирными ненавистными сырниками?… Что лучше?

Нет, вопрос поставлен неверно. Не что лучше, а что хуже?

Неужели так дальше и придётся в жизни: выбирать, что хуже?…

Не хочу, не хочу становиться взрослой! Не хочу жить взрослой, тоскливой жизнью! Не хочу!!!

А что я тогда хочу? Продолжать влачить это странное существование?

Как спастись от бессмыслицы жизни?…

Между домом и школой

Дорожка между домом и школой. Коротенькая кривая между двумя большими бессмыслицами. Я думаю: вот я обижаюсь на взрослых, что они такие недовольные жизнью, всё время ворчат и стонут, и отравляют своим ворчанием и своими стонами мне существование, но ведь, если честно признаться, и меня мало что в этом мире радует…

Может, вообще эта жизнь вовсе и не для радости нам дана? Где-то прочла очень грустные слова, не помню уже где: «Юдоль скорби». Это было сказано именно про

жизнь. Правда, я не очень поняла, что такое «юдоль». В этом слове слышатся сразу три слова: «юла», «доля», «долгая». Крутишься-вертишься от рождения до смерти, вертишься долго, как юла… вот тебе и «юдоль» человеческая – конечно, скорби, – что ж тут весёлого в этом бессмысленном верчении?…

Иду по дорожке, среди мокрых сверкающих кустов и деревьев, воробьи гомонят, как будто на дворе весна, хотя до весны ещё далеко, но они такие весёлые, деловые, так уморительно скачут по дорожке, ничуть не боясь полосатой кошки, задумчиво глядящей на них из-под скамьи… Хорошо было бы и мне родиться птичкой… жить где-нибудь в ветвях… или на уютном чердаке… Интересно, бывают ли ворчливые воробьихи-бабушки, заставляющие внуков клевать червяков повышенной жирности? или воробьихи-мамы, чирикающие о болезнях? или воробьи-отцы, кричащие своим воробьиным детям: «Соломой бы вас кормить!» И может ли воробушек страдать страхом речи? и мучительно запинаться в процессе чириканья?…

* * *

Вот и получается: взрослеть не хочется (там поджидают разговоры о болезнях!) Оставаться же в этом неопределённом возрасте тоже тоскливо: ты уже не ребёнок, ничто тебе не прощается, даже крошечная оплошность, и давно уже никто не радуется тебе, не смотрит на тебя с улыбкой, не говорит, какая ты умная и хорошая девочка. (А было ли это? Вроде, было – в какие-то доисторические, ещё детсадовские времена… Ещё до испуга, ещё до заикания, ещё до папы Феди… Страшно давно! Как будто и не было никогда. А если и было, то не со мной).

Наша Марьюшка ждёт ребёнка

Мы догадались об этом по её неожиданно изменившейся фигуре… Не успела Аннушка родить дочку, как тут же и Марьюшка решила стать мамой. В классе – ликование! Идут жаркие дебаты: кто родится – мальчик или девочка? Я почему-то убеждена, что у Марьюшки будет сын. И назовёт она его Володя. Не знаю, почему мне такое пришло в голову.

Мама была на родительском собрании. Его проводила, как всегда, наша классная – Марьюшка. Вернулась мама очень расстроенная. И рассказала о том, что весь наш класс (точнее – наши мамы, ибо на родительские собрания ходили исключительно мамы), так вот, все мамы раскололись на два лагеря: один лагерь приветствовал мужество Марьюшки родить ребёнка без мужа, а другой лагерь клеймил её позором: как так? как она посмела, она – учительница, которая должна являть собой пример для учеников? и, в особенности, для учениц! И какой же пример она нам являет? и чему она нас может научить?! Ну, и всё в том же духе…

Слава Богу, моя мама была в первом лагере, который защищал право одинокой Марьюшки на материнство. Я была благодарна маме и даже расцеловала её.

– И как же Марьюшка всё это вынесла? Все эти нападки…

– Бедняжка, чуть не плакала…

Итак, мнения по поводу Марьюшкиной беременности разделились. Одни – за, другие – против. А почему, собственно говоря?!

Мама забыла про свой чай и продолжала спорить с невидимыми оппонентками:

– Вы – женщины, но где же ваше женское сочувствие и милосердие, и понимание другого человека? Да простая человеческая жалость! Вот, у всех у вас дети, а чем эта бедная женщина хуже? Почему ей не позволительно стать матерью?

Мама была очень взволнованна и говорила прекрасные, замечательные слова:

– Женщине от природы заповедано быть матерью! И если она хочет исполнить эту заповедь, самую священную для женщины, то кто вправе её осудить?… Но вот, поди ж ты, многие, оказывается, считают, что это право имеют!

Когда в жизни происходило что-то особенное, мы с мамой были единодушны.

Я была рада, что моя мама меня не подвела. Всё же здорово, когда в самых главных вещах с родителями понимание и общность взглядов. Мы могли ссорится с мамой по пустякам (и не только), и это разъедало ткань нашей жизни, как моль, но когда дело касалось идейных вопросов – тут мы были заедино. Стояли, как стена. И обе чувствовали, что у нашей жизни есть крепкая основа. То есть – именно те нити, самые прочные, на которые и нанизывается дальнейший узор.