Там, где всегда ветер
Шрифт:
О моих домашних
Мне нравилось, когда мама говорила о Фёдоре: «Я его уважаю. Фёдор – глубоко порядочный человек».
То же говорили и мамины подруги о моей маме, что она никогда не подведёт и не растрезвонит по городу чей-то секрет, если его ей доверили. И все соседи постоянно ходили к маме одалживать деньги.
Особенно запомнился один смешной случай: соседка пришла и стала плакаться, что ей не хватает денег на покупку баяна для сына. Ну, мама и отдала ей всё, что у нас было. Бабушка потом плакала и укоряла её: «Как же ты могла? а как мы теперь до аванса проживём, ты подумала? Ну, радуйся:
Нет, наша бабушка не была скрягой, просто она ходила на рынок, и знала, что почём, и сколько надо семье, чтобы выжить от аванса до получки. и от получки до аванса. К тому же, у мамы и бабушки было одно свойство: сами легко давая в долг, они не умели просить. Этим же свойством они наградили и меня. И если в доме нет денег, то лучше перебиться на пресных лепёшках, чем идти и у кого-то одалживаться. Лучше поститься, чем просить. Поэтому соседский баян ещё долго поминался в семье: сначала с огорчением, а потом со смехом…
Мама не умела складывать деньги в чулок, копить, рассчитывать. Были деньги – тратила, или давала в долг.
Много денег уходило на выписку книг и пластинок по почте, на подписные журналы, на роман-газету – - это была самая большая статья семейного расхода. Мама хотела иметь дома хорошую библиотеку. Все в доме запоем читали. И это тоже была одна из нитей основы. Если мать и дочь, и бабушка зачитываются Чеховым и Куприным, и обожают Тургенева и Стендаля, то у них должно быть что-то общее. Не смотря на стычки на бытовом уровне. Скажем так: наша семейная жизнь – как океан: в ней есть глубина, порой непостижимая и даже страшная, как всякая истинная глубина, – а на поверхности постоянно вздымаются буруны волн… Известно ведь, чем больше глубина, тем больше волны. В луже волн не бывает.
А на дне нашего океана постоянно клокотали вулканы…
Да, узор нашей жизни мог временами рассыпаться, точнее – ссыпаться с основы, порой был мрачен до отчаянья, но основа всегда оставалась прочной. А всё потому, что мои домашние были хорошие люди. Хорошие, только сильно побитые войной, с раздёрганной нервной системой и надломленной психикой. Но они не были плохими людьми. Даже когда делали мне больно. Они были больными людьми, не ведающими, что творят…
Наверное (думаю я теперь), всё это было послано мне для того, чтобы я училась пониманию и прощению. Для того, чтобы, ища глубины, училась удерживаться на волнах…
Долгожданные посылки из Москвы
Обожаю! Обожаю, когда приходят посылки из Москвы! Это или книги, которые мама выписывает «книга-почтой», или пластинки. Какие пластинки выписать, и на какие книги подписаться, мама всегда советуется со мной. А с кем же ещё? Я в семье главный книгоглотатель и меломан. Хотя мама и бабушка по части книг от меня не отстают.
Мама хочет, чтобы у нас дома была хорошая библиотека. Это её самая заветная мечта. В войну всё пропало. После войны мама и бабушка начинали с иголки, с нуля. Сначала было вовсе не до книг, едва на еду хватало, так что мне в детстве приходилось довольствоваться несколькими книжками-раскладушками, да «Сказкой о рыбаке и рыбке», от которой меня брала зелёная тоска. Впрочем, нет, были ещё детские книги: «Таня-революционерка», рассказы о детстве Володи Ульянова, «Сапоги-собаки» – про полярного лётчика, «Тёма и Жучка». Вот, пожалуй, и всё.
Но
Почтальон тётя Шура говорит, что никому в городе она так часто не носит посылки из Москвы. Почти каждый месяц. «Я, я распакую!» – хватаю драгоценную посылку. Прямо руки дрожат, когда разрываю эту жёсткую рыжую обёрточную бумагу… А под ней – сокровище! Самое лучшее в мире. Вот они! Новенькие, вкусненькие, пахучие томики! Как я их помню, моих родных! Как я их ждала, как я в них нуждалась, – больше, чем в друзьях, точнее – они и были моими истинными друзьями. Как я была каждый раз счастлива встрече! Здравствуйте, мои хорошие!
Нежно-серый – Чехова, цвета морской волны – Куприна, чёрный – Диккенса, светло-зелёный – Тургенева, синий – Блока, розовый – Вальтера Скотта. О-о-о, как они пахнут!… Раскрываю книгу посередине, утыкаюсь в неё лицом… вдыхаю волшебный, головокружительный, упоительный запах… Есть счастье в жизни! Сколько впереди дивных вечеров!…
Прозу я любила читать медленно, растягивая удовольствие, перечитывая полюбившиеся страницы, смакуя отдельные фразы, строки… По сути, я не просто читала, я училась писать, сама о том не догадываясь.
А вот стихи глотала, как удав, это точно. Причём с одинаковой жадностью заглатывала ВСЁ, абсолютно ВСЁ, что было в рифму: Блока и Маяковского, песенки Беранже и сонеты Шекспира, Константина Толстого и Лермонтова, Есенина и Кольцова, Иосифа Уткина и Ярослава Смелякова, Рождественского и Друнину… И мне всё время было МАЛО!!! Всё, что было в рифму в школьной библиотеке и в городской, – всё было мною проглочено. Всё, что было в домашней, – было проглочено по многу раз.
И здесь, так же, как в Оренбурге и в Луганске, рядом с моим домом был книжный магазин. Точнее – магазинчик, крошечный, единственный на весь город. По сути – одна комнатка. Комнатка счастья. Я здесь была самым частым – практически ежедневным – посетителем. Особенно в последних классах школы. Не просто посетителем – страстной охотницей, неутомимо выслеживающей свою добычу. Я скупала всю поступающую поэзию – на корню! Благо, стоили тогда книги фантастически дёшево, а поэтические сборники так и просто копейки: 20 – 30 копеек. Такие деньги, особенно, если не покупать в школе булочку, в кармане всегда были.
Может, я и стихи начала писать потому, что мне всегда было МАЛО. То ли от недостатка начала писать, то ли от переизбытка…
Домашний клуб
Он возник стихийно, после того, как у нас всем классом праздновали Седьмое ноября. Перед этим мама решила купить новую мебель, но ещё не купила, а старую выбросила, и у нас образовалась пустая огромная комната, как была в начале, когда мы сюда только приехали.
Настоящий танц-пол! Моим одноклассникам это понравилось. Танцевали так самозабвенно, что чуть половицы до дыр не протёрли. Краску стёрли всю, это уж точно. Тогда в моде был чарльстон, самый дыропротирательный танец, и летка-енка – самый топательный. Соседи снизу говорили потом моим родителям, что у них побелка с потолка сыпалась от нашего усердия, но обид не было. И меня даже не ругали.