Там избы ждут на курьих ножках...
Шрифт:
— При чем тут пекло? Житья от вас нет! Чего прилипли ко мне, как банный лист? — зло, сквозь зубы процедила Манька, торжествуя, обхватив корягу и тропинку обеими руками. — Мне плевать на ваше пекло!
Там, скрытый в глубине глины, был еще один корень, который торчал, как гнилой зуб, но не шатался, и отпусти Дьявол корягу — у нее есть опора, она выберется. Перед тем, как вытянуть себя на тропу, ей требовались все ее силы. Ноги все еще болтались где-то там, о чем она даже думать боялась, представляя, какие муть и ужас внизу под нею. Последний рывок, или не последний — смерть промахнулась!
— Ой, Манька, это ты зря! Все так думают, не желая пекло образумить! Хочешь ты этого или нет, ты побороться с ним решила, когда уперлась в железо. Если свечка не горит по всем правилам, то
Голос у Дьявола стал миролюбивым, с легкой иронией. Он вдруг сменил гнев на милость, обнаружив, что Манька страшным словам его не придала значения, чему-то улыбнувшись. А она, и в самом деле не смогла сдержать ухмылки, первый раз увидев, как Дьявол, изображая Бога Нечисти, упал ногами в грязь, и грязь обратила его в такую же грязь, просочившись внутрь его тела. Конец его плаща выглядел, пожалуй, не лучше, чем ее одежда.
— Я, Мань, в пекле тоже ума нахожу не малую толику. Мало таких. Обычно народец не слишком пеклу рад, особенно, когда определился не в том направлении. Да только время не течет в три конца, когда его в два проскочили: одним, согласно законному пришествию, в Бытие, а вторым в Небытие протопал, когда сказал себе «азм есть!» и понял, что везде лучше, где Дьявола нет. Но ты… — Дьявол задумался, подбирая определение. — Но у тебя или голова, криво посажена, или ты чудо чудное, диво дивное. Ведь больно тебе, знаю. Ты как я, сло-ожное существо!.. Чего ради терпишь боль, если дома, в сараюшке, она была другая?
— Так то не физическая! — ответила Манька, заметив, что Дьявол протянул руку, предлагая помощь. — Язвы тела болят, но зарастают. Боль души уходит в сердце, и каждое слово — соль на рану.
Она лишь скривилась, бросив в его сторону уничижающий взгляд, который из-за налипшей на лицо грязи, остался, скорее всего, незамеченным. Она уже крепко держалась, воткнув посох глубже в полоску твердой земли, упершись коленом в корни, скрытые под землей. Но за помощь, за то, что не опустил корягу, она была благодарна. Пулей пролетел. И время остановилось, чтобы она успела схватиться за посох. Только он мог управлять временем. Но почему он издевается над ней, задевая за самое больное? Почему не сказал ни разу: Маня, не верь, пусть говорят что хотят, ты умеешь, и это главное! — и она простила бы ему все зло в мире. Но он не говорил. Если собрать дела его, то вроде добрый, если все, что он наговорил — хуже злодея нет на свете. Люди хотя бы прикрывались маской благочестивости — и только по делам она узнавала, о чем думал в это время человек, что чувствовал, какие строил планы. А с Дьяволом наоборот — он не прикрывался словами, выставляя себя на показ, а делами был другим, выручая и поднимая.
— Это не боль души, это боль сознания, — поправил Дьявол. — Помнишь, я говорил тебе про мудреца, жившего в других тысячелетьях? Он еще кое-что сказал: «Кто собирает, отнимая у души своей, тот собирает для других, и благами его будут пресыщаться другие». Твоя душа очень расстроится, если узнает, что ты полетела по миру искать добро, которое она отняла у тебя!
Она отдыхала для последнего рывка.
Дьявол против Манькиной воли взял ее за шиворот, придерживая и вытаскивая одной рукой, пока она силилась завалиться на тропу всем телом. Он усадил ее и хитро прищурил глаз, изучающее. Примериваясь к расстоянию, которое она поборола, Манька смотрела на топь с ужасом и радостью.
Она села на тропу, привалившись к Дьяволу, который обнял ее одной рукой за плечи. Только сейчас она почувствовала, как слабеет тело, как в тот раз, когда она встретилась лицом к лицу с волками. Ноги стали ватные, по телу пробежала дрожь.
— При чем тут душа?! Я у своей души ничего не отбираю. Как я могу сама у себя чего-то отобрать? Я есть, и я не такова, какой меня видят. Если твоя… Помазанница… отвращает и ослепляет каждого, как могу показать себя? Люди становятся глухими и слепыми… Прежде, чем мы увиделись, они уже имеют обо мне представление, — искренне расстроилась Манька. — Но ведь у людей наоборот, сначала человек нравится всем, а потом
— Может быть, ты ошибаешься? — хитро прищурился Дьявол.
— Ну, хорошо, — согласилась Манька. — Пусть я ее придумала, я больная, я ненормальная. Но тогда почему люди через нее на меня видят? Они тоже больные? Кто людям условия ставит, если никого нет? У них дырки во лбу, а они говорят: «мы сами!» А как можно самому себе дырку выпилить? Кто убивает людей, на которых бы я могла опереться? И почему утром люди бодрые встают, а я больная? Пересилила себя, и снова человек… Если болезнь настоящая, она не ушла бы! А если я не чувствую, не слушаю, приходят люди, которые настраивают людей против меня — и убивают моих собак, и идут разговоры и сплетни, и начинают объяснять, что где-то кто-то будто бы даст им много денег, но только если меня не будет…
— Ну, иногда полезно выбить дурь из головы… По большому счету, тот, кто раздает деньги, должен проверить человека на предмет благонадежности. К чему рисковать Богу? Он сам себе не рад будет, если вдруг окажется, что уже не Бог!
— Но ведь не только нечисть ужасы сеет вокруг себя! — возмутилась Манька. — Взять, к примеру, местную налоговую, которая за податями следит. Вот пришла я, выстояла четыре часа к ряду в две очереди, чтобы по одному налогу отчитаться и по второму. И подошла, наконец, моя очередь, а инспектор мне говорит: приказ у меня — только одно могу предприятие принять, а второе или к другому инспектору стойте, или через ЭСО отправляйте! Встала к другому, еще час отстояла, а тут у меня одна уточненка, так ее ни в какую не приняли! Я говорю: я ее через почту пошлю, а они мне — не уложитесь в десять дней, оштрафуем! И стояла я еще одну очередь, уже к ЭСО, еще три часа. А сколько денег взяли!
Но я ведь не одна была, нас там больше тысячи таких…
Разве ж не в Благодетелях дело? И все терпят, потому что самый главный Благодетель сказал: мы найдем к чему придраться! Это как?
— А это, Маня, слабое звено у нас выявляется! И неблагонадежные…
— А почему мне проще стать в уме кем-то, чем собой? А мысли, какие у меня? Навязчивые… Откуда берутся? Эти мысли плюют в меня, но ведь не только в меня, всякий на моем месте спотыкается! У нас в государстве так заведено… И почему у меня такая черная память, как уголь? Я бы не расстраивалась, но где мне взять помощь в таком деле, которое люди делают сообща? Почему за те же, или даже большую плату, человек изводит мои материалы, когда я хочу подправить мою сараюшку, и радуется, что сделал меня нищей? Ведь не уничтожает он добро другого человека, честно отрабатывая деньги! Почему людям трудно делать дело со мной, и не трудно с другими? Но я-то… заранее знаю, о чем она просит!
— Ох, Манька, — тяжело вздохнул Дьявол. — Так проклятый человек обречен уходить из жизни, закрытый от всего мира. Барахтайся, не барахтайся, а поле твое уже занято. Соль земли делает тебя безводной пустыней. И соль твоя — мерзость передо мной.
— Какая еще соль? — Манька насторожилась.
— Твое железо. Имя ему — Кровь! Выпить ее — страшная сила нужна человеку. Помню, были в стародавние времена люди, которые в огне не горели и в воде не тонули. Могли и над временем себя поставить. Не горят те люди в огне! Огонь их лижет, а они не горят! И Земля говорит: «Как живого-то хоронить, опоганимся ведь?!» Никто из них не ушел в Небытие, и не знаю, как извести народ сей. А ну, как и ты из их числа? Ладно, — согласился Дьявол, присаживаясь рядом с нею в болото. — Доведу до пекла! Посмотрю, чем повернется. Спешить-то все равно некуда, конец твой за мой не заскочит… А если заскочит, Бытие с Небытием местами начнут меняться — и тут не только мне, но и Абсолюту голову снесет.