Там избы ждут на курьих ножках...
Шрифт:
Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.
И не поверил глазам — человек разговаривал с лесом…
Манька стояла ни живая, ни мертва.
— У тебя как, боевой дух, сомнения не имеет? — Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. — Вот, Манька, знамение тебе! И встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь — не хочешь, а надо!
Манька обернулась, силы окончательно оставили ее.
Она попробовала бежать к одиноко стоявшему посреди поля дереву, но не прошла и пяти шагов — ватные ноги подкосились, и она опустилась на землю. Дрожь колотила ее, зуб не попадал на зуб, язык прилип к гортани. Пустая сухая голова разом наполнилась роем мыслей, проплывающих и удаляющихся без рассмотрения.
— Чтобы
«Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, — и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: "это кто такой?" И если он споткнется, то совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое»…
Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди помнят его. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?
Манька закрыла лицо руками и заплакала.
— Это у меня-то худое? — обижено запротестовала она.
— Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко. И близко, — вздохнул Дьявол. — Если сможешь услышать, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола!
Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она громко бренчала железом и пела песни вслух, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце — то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным и угрожающим, и когда Манька старалась почувствовать его, голова у нее кружилась и в глазах появлялась рябь. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, он когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы ее любили и видели только то, что она считала собой. О том, как извести Благодетельницу, она уже не думала. Дьявол был ей и ни Друг, и ни Враг — он был Бог. Бог Нечисти. И любил Помазанницу, больше, чем ее.
Наверное, ее сердце было другим…
Стоило Дьяволу проявить немилость, голова летела с плеч и у человека, и у нечисти, но только не у Помазанницы. Несправедливо, конечно, но Дьявол вел ее к ней, и если получится устоять, то, возможно, он поймет, что сердце не голова — сердце не умеет думать. И, возможно, поймет, что она не такая, как ее сердце, а у Помазанницы его совсем нет. И пусть немножко, Дьявол будет заодно с нею, хотя бы мудростью, а остальное уж как-нибудь…
Глава 7. Оказывается, и в болоте грамотные живут…
Близился сентябрь.
Еще стояло лето, но чувствовалось дыхание осени, и нет-нет, среди листвы выставлялся желтый или покрасневший лист. Лето было сухое и жаркое, трава дала семена и теперь засыхала. На выкошенных лугах поднималась отава. Птицы сбивались в стаи, репетируя дальние перелеты. Небо по утрам было белесое, выцветшее, и днем не достигало той голубизны, которая была в июне.
Манька не верила, что прошла четверть государства. До Неизведанных Гор, занимавших всю северо-западную часть государства, и узким длинным перешейком, ровно посередине, отделившие цивилизованную часть государства от нецивилизованной, оставалась одна треть пройденного пути. Где-то там, у истока реки, которая разделила нецивилизованную часть государства надвое, начиналась дорога в обход гор, огибающая горный перешеек с юга. Сами по себе Неизведанные Горы пока оставались загадкой, их обходили стороной. Сама она их не видела (Манька никогда не покидала родную деревню, разве
Цивилизованная часть была небольшой, чуть меньше четверти государства, но все беды нецивилизованной части государства приходили именно оттуда, а все богатства, которые водились, утекали туда — и нефть, и газ, и золото, и все металлы и драгоценные камни, которых в нецивилизованной части в помине не водилось. Но как будто именно там лежали, а не в другой части государства, где жила Манька.
Странно, здесь, в нецивилизованной части государства гористые местности, прозываемые Манилкиными Землями, наоборот, лепились к южной границе и к главной дороге. Были они невысокие. Поговаривали, что сокрыты в них многочисленные клады, и все они находились в частных владениях, или считались заповедными местами, ни людей, ни зверей, ни прочих заинтересованных туда не пускали, угодья охранялись пуще глаза. Разве что иностранные послы перед переговорами, бывало, издали любовались ими, и иные, у которых своих таких земель не было, сразу соглашались на все условия царствующих особ, будто угодья те уже лежали у них в кармане.
Но до гор было еще далеко.
А она уже третью неделю кружила по Мутным Топям, за которыми начинались Зачарованные Гористые Земли — дикие и неизведанные. Следуя руслом реки, она оказалась на болотистом ржавом торфянике. Все когда-то кончается, вот и река закончилась. Река питала болото и уходила в землю. На карте это место было таким же белым, как и территория, занятая горами, с той разницей, что она была испещрена черными параллельными черточками. За болотом должна была быть еще одна река, которая, тоже упиралась в болото, беря начало у самых гор. Собственно, она-то и нужна была ей. Где-то там, на берегу ее, жила Посредница…
Погода все чаще портилась, и по ночам из болота поднимался промозглый вонючий туман, оседая на одежде мелкой моросью, по ночам играли и манили светляки. Небо над головой грязное, тяжелое. Вокруг деревца, чахлые и изможденные болотной средой — но уж куда ветер семя занес, там и проросло. Далеко зашла, а у болота ни конца, ни края. Был уже вечер. Манька устала и валилась с ног. Спать приходилось в трясине, привалившись к посоху, втыкая его на мелком месте глубоко в землю и привязывая себя на всякий случай, если вдруг во сне вздумалось бы повернуться. От грязи в язвах начиналось заражение, проникая в кровь и здоровую плоть токсическим ядом — временами у нее начиналась лихорадка. Чувствуя себя сгустком боли, она уже не сомневалась, что не было никакой живительной воды, и все это ей привиделось. Дьявол даже не скрывал своего безразличия, проплывая над поверхностью воды и ила, или становился совсем невидимым, растворяясь и расплываясь в воздухе. И Манька ненавидела себя, ненавидела жестокий мир, ненавидела железо и болью отзывалась мысль о Дьяволе, который, она уже не сомневалась, ненавидел ее и волочился за ней с одной лишь целью, чтобы увидеть, как Помазанница раздавит ее и смешает с грязью, не принимая на себя грех, не марая об нее рук.
Что ж, ей это почти удалось…
Манька недавно поняла, что именно так убивала людей Таинственная Непреодолимая Сила, облаченная властью. Издалека, без яда, без единого выстрела, пожирая человека из среды себя самого. Но сейчас у нее не осталось сил даже ненавидеть — хотелось свернуться калачиком и умереть.
Ощупью выискивая тропу, пробиралась она вперед.
И вдруг…
Как наваждение, посреди убогости болотных красот, предстала глазам полоска твердой землицы — островок с зелеными кустами, усыпанными красной ягодой. До самых кустов, чуть левее того места, где она стояла, к заветной землице пролегла узенькая полоска изумрудной дернины, и до нее, пожалуй, можно было бы дотянуться, если бы удалось за что-нибудь зацепиться, оттолкнуться и перепрыгнуть.