Там, откуда родом страх
Шрифт:
– Конечно, устали, да еще как. К тому же на открытом месте жара ужасная, а в тени сыро и очень душно. Мы завтра с Машей хотим снова пойти. Евдокия Ивановна, отпустите?
– Идите, – ответила та, подозрительно поглядывая на сына. – А ты на службе-то сегодня был или тоже по грибы ходил? Что-то вы сияете больно оба. Да я это так, с дуру ляпнула, – смутилась она, заметив недоумевающие взгляды сына и служанки. – Я грибы в любом виде люблю. Только чтоб Степан Титович был утром накормлен, и чтобы на обед было что разогреть. Стряпать сама я не стану.
– На этот счет можете не беспокоиться. Мы с Машей вечером все приготовим.
И грибы переберем и промоем. Завтра на ужин Маша их в сметане
На следующий вечер, как обычно, Наталья сопровождала Степана на прогулке. На этот раз она была задумчивой и немногословной. Когда в положенное время заскучавший Степан повернул к дому, Наталья удержала его.
– Вы прислушайтесь, тишина-то какая. И ведь это происходит чаще всего летом и именно в момент, когда день еще не закончился, а ночь не началась. Получается ничейный отрезок времени. Если бы научиться управлять временем и завладеть этим промежутком, можно было бы стать властелином мира хотя бы на время.
– Зачем вам это? – искренне удивился Степан. – Придет же такое в голову. Это мальчишкам пристало фантазировать. Да и как можно стать властелином, имея отрезок времени.
– Это не фантазии, и я не мальчик. Это мечта. Хотя время только отмеряет пройденные моменты, оно наделено самой мощной силой. Все, что на земле создается и разрушается, подчинено времени. И еще время – самая умная субстанция. Ведь именно оно дает ответ на правильность или неправильность принятого когда-то решения.
– И творят, и разрушают и человек, и природа в равной мере. Время тут не причем, – возразил Степан. – А вот насчет мудрости времени, мысль интересная, но хоть и говорят: «Время покажет, кто был прав», не время выявляет правого, а конечный результат. Так что ваша мечта – самая настоящая химера.
– Нет, я не согласна, над всем властвует только время. Время способно убить даже неживое. Память, например. Ой, смотрите, какая огромная и лохматая гусеница, – переключилась она на реальность, наступая на гусеницу.
– Господи, – поморщился Степан. – Вам не омерзительно давить живность?
– Нет, не омерзительно, – с вызовом ответила Наталья. – Я потомственная крестьянка, во мне сработал заложенный в меня рефлекс, и я уничтожила вредоносное насекомое.
– А если вредным для вас окажется кто-то крупнее и серьезнее?
– Это сути не меняет, – равнодушным тоном ответила Наталья, подняв к темнеющему небу глаза. – Все, что стоит на пути и мешает продвигаться к цели, подлежит уничтожению. Цель крестьянина – урожай, и он вправе уничтожать все, что ему мешает вырастить его и собрать. Идемте домой. Вон звезды уже высыпали. Загулялись мы нынче.
Возвращались молча. Наталья молчала от того, очевидно, что высказалась, а Степан прокручивал в голове услышанное. И хоть был человеком образованным, никак до конца не мог вникнуть в суть убеждений Натальи. Да и вообще не понимал: убеждения это, жизненный опыт или просто бред девчонки, нахватавшейся верхушек самых разных наук и начитавшейся непонятных для нее умных книг.
Они подошли к дому. Ночь уже вошла в свои права, стало темно, но фасад дома не светился ни одним окном. Не было света и в окне Евдокии Ивановны.
– Что-то у маменьки свет загашен, – с тревогой в голосе сказал Степан, открывая калитку в створе тесовых ворот.
– Да спит, наверное, – беспечно ответила Наталья. – Время-то позднее.
На крыльце сидели Маша и Миша. Она лузгала семечки, а он густо дымил самосадом.
– Маменька где? – сходу спросил Степан.
– У себя, наверное. Они после ужина к себе пошли и не выходили больше. Я все прибрала. У меня везде чистота и порядок, – на всякий случай защитилась Маша.
Испытывая неведомое ему ранее предчувствие, Степан поднялся на второй этаж и вошел
– Наташа, Наташа, скорее сюда!
Прошедшая в свою комнату Наталья быстро вернулась и вошла в комнату хозяйки. То, что она увидела, вызвало в ней приступ тошноты. Бледная, с густой синевой вокруг запавших глаз, залитая зловонными испражнениями и рвотой, поперек кровати лежала Евдокия Ивановна. Пальцы рук с синюшными ногтями слегка подрагивали, и только это указывало на то, что она еще жива.
– Наташа, Наташа, – раз за разом повторял Степан, уставившись на нее невидящими расширенными от ужаса глазами.
– За доктором надо послать, – быстро отреагировала Наталья, выходя из комнаты и спускаясь вниз. Отправив Михаила, она назад подниматься не стала, уж слишком мерзким был запах в той комнате.
Доктор, живущий на этой же улице, пришел через четверть часа и лишь констатировал смерть, вызванную отравлением. Он виновато улыбнулся, вот, дескать, пораньше бы, тогда можно было промыть желудок, и, если на то была Господня воля, могли бы спасти. А так, – он безвольно развел руками и написал заключение о смерти, предупредив, что обязан сообщить о смерти из-за отравления в участок.
На службу Степан эти дни не ходил. Был занят подготовкой к похоронам, а потом их проведением. Приходил пристав, допросил всех обитателей дома, особенно пристрастно Машу, поскольку она и собирала, и готовила грибы, но та так искренне была огорчена и напугана, что он оставил ее в покое. В той же манере он попытался допросить и Наталью, поскольку и она была причастна, но был вынужден отступить под напором ее аргументов, эрудиции и интеллекта. То, что ядовитый гриб достался именно Евдокии Ивановне, чистая случайность. Ели их все, в том числе и прислуга. Допрос перешел в приватную беседу, и пристав не нашел причин, из-за которых Наталья могла отравить свою хозяйку. Состава преступления не было выявлено, смерть наступила вследствие непреднамеренного употребления в пищу ядовитых грибов, и дело, так и не начавшись, было закрыто. В положенное время рабу Божью Евдокию отпели в местной церквушке и похоронили рядом с мужем. На поминальном обеде народу было мало, в основном старушки, соседки по улице. Родни у них не было, подруг уже растеряла, осталась одна-единственная. На девять дней пришлось для людности пригласить монашек, но потом и сами были не рады. Их застолье было сродни пьяному. Только страсти разжигал не алкоголь, а пение. После каждой пропетой христианской песни или молитвы они входили все в больший раж, а аппетит их с каждым съеденным куском все увеличивался. Наталья с Марией едва поспевали наполнять моментально пустеющие тарелки. Наконец Наталье это надоело.
– Все, Маша, хватит. Мы все равно не набьем их ненасытные утробы. Убирай все со стола, ставим на стол булочки и кисель. Пора и честь знать.
– Так ведь обидятся. Неловко как-то, люди-то Божьи.
– Ничего, и Божьи должны меру знать. Мы с тобой, не Божьи что ли?
– Так они по-другому…
– Делай, что говорю, – рассердилась Наталья, и Мария покорно принялась забирать тарелки с остатками еды прямо из-под рук монашек. Вопреки опасениям Марии, они восприняли это как должное. Может, они и ели так много потому, что тарелки не пустели, а обижать отказом хозяев они не хотели. Во всяком случае, они с не меньшим аппетитом съели булочки, выпили кисель, дружно поднялись, словно по команде, коротко помолились и удалились, не благодаря за угощение и не прощаясь. На сорок дней Наталья попросила Степана не приглашать их. Помянут сами, и будет. Со смертью хозяйки ничего в раскладе жизни не изменилось. Только время могло внести свои коррективы, оставалось отдаться его течению и ждать.