Там, откуда родом страх
Шрифт:
Беременность проходила легко, без всяких осложнений, и к концу шестого месяца Елена отяжелела так, словно до родов остался месяц. Большой живот уже не могли скрыть никакие утяжки. Счастливая теща объясняла это тем, что у Леночки хороший аппетит, и из-за этого ребеночек крупный, раскормленный. Свекровь же молчала, поджимая еще сильнее тонкие губы на беззубом от побоев рте. На исходе седьмого месяца родился первенец, мальчик. Принимавшая роды все та же Овчинниха громогласно объявила, что ребенок родился сырым, недоношенным, что ему бы еще лежать да лежать в утробе. Никто такое событие не обсуждал. Тот, кто знал правду, воспринял все как должное, кто не знал – тоже. Одна лишь свекровь, мельком взглянув на новорожденного, тихо прошипела: «Вовремя родился, как положено». И ушла, больше не возвращаясь. Но и это событие осталось без внимания, и это легко объяснялось: какая свекровь невестке верит. Не пришла она и на крестины. На этот раз суровому мужу не удалось даже обещанием порки заставить
После отделения новой семьи от родителей жизнь усложнилась. Вороновы жили доходами от своего хозяйства, держали коров, выращивали свиней, кур и гусей. Приторговывали еще и овощами. Скот они сдавали оптом на бойню, а овощами на сезон нанимали торговать работника. Постоянно у них работали три батрака, по договору их кормили только обедом, и жили они по своим домам. Петр работал наравне с ними, а иногда и больше. Теперь, после рождения сына, когда Греков наконец купил им обещанный дом с просторной кухней, большой и светлой горницей и еще двумя комнатками, Петр стал хозяином самостоятельной семьи, и на его плечи легли все обязанности. Елена сразу заявила, что не собирается возиться в дерьме, а нанимать работников им было не на что – все приданое невесты заключалось в купленном доме, а доля жениха – в части отцовского хозяйства. Наличности практически не было. Поэтому Петр был вынужден оставить свою долю хозяйства у отца. Конечно, она скоро принесет свою первую прибыль, но до этого еще надо дожить, да и сумма эта слишком мала для заведения собственного хозяйства. Нужен более солидный начальный капитал. Греков его в свое дело не взял, сославшись на незначительность прибыли, но устроил приказчиком и одновременно рубщиком в лавку к знакомому мяснику. Теперь Петр был вынужден разрываться между новой работой и хозяйством. Ведь он сам должен был ухаживать за своей скотиной. К физическим трудностям прибавились еще и моральные. После рождения сына он стал ощущать острую неприязнь со стороны тестя и тещи. Куда только подевалось их прошлое веселое добродушие. Когда в их присутствии он брал сына на руки и принимался баюкать, нежно и осторожно касаясь губами его лобика, красивые глазах тещи загорались ужасом, и она сдавленным голосом просила не слюнявить дитя. Изменилось и отношение Елены. Днем теперь она его совсем не замечала, а по ночам спать ложилась в другой спаленке с ребенком. Ее, казалось бы, неподдельная страсть исчезла, словно ее и не было. Жизнь для Петра утратила яркие краски, и самым плохим было то, что он ничего не понимал. Он ощущал себя человеком, находящимся в полной темноте в незнакомом месте. Единственной радостью оставался Лешка с его беззубым улыбчивым ртом и запахом материнского молока. И еще он жил воспоминаниями сцены, когда Елена однажды при нем кормила сына грудью. Обхватив бледно-розовый сосок, он старательно чмокал, кряхтя и постанывая. На его лобике и крохотном носу выступили бисеринки пота, и, уже насосавшись и откинувшись от груди, он еще продолжал причмокивать. Когда-то и ему доводилось прикасаться губами к этому соску.
Как-то воскресным днем Греков пригласил молодых к себе в гости, что случалось крайне редко. На этот раз Петра встретили неожиданно приветливо, теща даже чмокнула в щеку, а тесть крепко пожал руку и похлопал по плечу. Женщины с ребенком скрылись в соседней комнате, а хозяин пригласил Петра к уже накрытому столу.
– Ну что, зятек, давай выпьем, как говорится: «Не ради пьянки – здоровья для». – Он опрокинул в рот полную рюмку, поискал глазами, чем лучше закусить, выбрал жирный ломтик копченой грудинки и сунул в рот. – Нечасто мы с тобой вот так вот встречаемся, а родниться надо, ой как надо. Ведь не вечные мы, кому-то должны оставлять в наследство и капитал, и знания. Без этого не будет ни жизни, ни процветания. Чего молчишь, или не согласный? – обратился он к опешившему Петру.
– Да рано мне по жизни выводы делать, – растерянно ответил Петр. – Я еще на ноги крепко не встал.
– Чтобы на ноги крепко встать, нужен капитал, а где его взять, что ты имеешь?
– Так ведь отец отдал мне мою долю, вот еще у мясника подзаработаю и займусь своим хозяйством.
– Без помощников-то не обойтись, а им платить надо.
– Поначалу одному придется управляться.
– Немного ты один наработаешь. Длинный процесс получится. Если вообще получится. Ведь всякое бывает, скотина и теряется, и волки могут задрать, а если падеж – так совсем хана. Что тогда будешь делать, семью-то содержать надо? Леночка-то и теперь жалуется, даже кухарки у вас нет, все самой делать приходится, а она к этому непривычная.
– Так не больно дел-то много: ни скотины, ни птицы, ни хозяйства.
– Ты ведь заводить собираешься.
Хозяин налил, молча выпил и принялся без разбора уничтожать закуску, кладя в рот вслед за огурцом ломтик семги, а за ней соленый грибок. Едок он был отменный, хотя иначе и быть не могло, чтобы насытить такое большое тело. Петр лишь закусил выпитую водку и теперь молча наблюдал за тестем. Его обидели и обескуражили слова тестя, но в них была горькая правда. Он как-то не задумывался над этим раньше, живет же его отец безбедно уж сколько лет. Были и утраты, и потери, а он выстоял, поднимался на ноги после любых напастей. А, с другой стороны, ведь, действительно, пережить это можно, имея очень крепкое хозяйство, а ему предстояло начинать с малого.
– Ты же знаешь, – после продолжительной паузы продолжил Греков, – дела мои идут ни шатко ни валко. Одним словом, обленился я вконец, да и годы дают о себе знать. В молодости-то я фартовым был, да и свое умел в руках удержать, а теперь все меж пальцев уплывает. После моей смерти магазин перейдет к жене, она молодая еще, долго проживет. Так что дочерин черед нескоро настанет, а вот если бы ты в долю вошел, тогда и после моей смерти был бы при деле, даже если Лиза замуж выйдет. Но для этого нужен большой капитал, а его ни у тебя, ни у твоего отца нет.
– Как нет, – возмутился Петр. – Мы ж небедные!
– По твоему понятию, если сменные портки имеются, и каждый день можешь досыта хлеба поесть, так уж и богатый? Нет, брат, тут другие деньги крутятся, тут тысячи, а не рублишки. Есть у меня один план, выполнить его будет нелегко, но овчинка стоит выделки. – Он тяжело поднялся, подошел к резному комоду, порылся в одном из выдвинутых ящиков и вернулся к столу, держа в руке грязный холщовый лоскуток. – Вот план здесь нарисован золотого месторождения. Я тут у знающих людей ненароком поспрашивал, обмана быть не может. В тех местах, действительно, много приисков, но до этого места еще не добрались, уж больно глухое оно. До сих пор не добрались, – с ударением добавил он.
– Откуда у вас этот план? – с недоверием спросил Петр.
– Да по случаю достался. Давненько это было, я еще в кабаки в ту пору заглядывал. Вот там – то однажды и подошел ко мне крепко выпивший мужик. Так, мол, и так, прогулял я все, а душа горит, праздника просит. Купи, купец, богатство не за дорого. И сует мне этот лоскут. Для тебя, дескать, заплатить за четверть водки раз плюнуть, а этот план миллионы стоит. Я как-то сразу ему поверил, давай, говорю, за столом поговорим. Ну, сели, я его угостил, а он мне свою историю рассказал. Признался, что каторжником он был, с товарищем они ушли от погони и скрылись в тайге в глухомани. Продержались там, сколько было сил, без харчей и всякого снаряжения, пока, по их мнению, шум не улегся, и двинулись к ближайшему селу. Там разжились, силой, конечно, всем необходимым и ушли снова в тайгу. Понаслышке знали, что в той стороне старатели работают, задумали их грабить, но, не зная толком тайги, заблудились и вышли к реке. Решили рыбкой побаловать себя, сунулись в воду, а в песке донном желтые блестки. Товарищ этого каторжника кое-что знал о золотодобыче, по золоту ходим, говорит. Ну и принялись они, как Бог на душу положил, мыть золотишко. Прилично намыли, но в тайге оно ничего не стоит, цена ему среди людей. Вот и отправились назад. Тут-то и попались. Товарищ в перестрелке погиб, а этого снова в кандалы. Отсидел срок, освободился. Видно, не такой уж он был злодей, если даже после побега пожизненного не дали. Пытался скопить денег, чтобы вернуться назад к золоту, но жизнь его здорово поломала, не смог он вернуться к нормальной жизни, запил и смирился со своей юдолью, потому и продает свое месторождение. Да, так и сказал, свое месторождение. Вот, смотри, – положил он перед Петром лоскут с нечетко, очевидно, соком ягоды нарисованным рисунком. Петр внимательно рассмотрел, но ему он ни о чем не говорил, и он отодвинул его от себя.
– Что-то не видно здесь вашего золота, бессмыслица какая-то.
– Где ты ее увидал? – сердито огрызнулся тесть. – Мозги иметь надо. Вот это наша Уда, а это притоки с правого берега. Нужно доплыть вот до этого притока, вот стрелкой обозначенного, и по нему подняться вверх на двадцать верст, но можно и пониже попытать счастья. Как знать, может и там оно есть. Ведь против течения не выгребешь – лодку тянуть придется, – говорил он так, словно вопрос был уже решен, и теперь они обговаривали детали. Петр пока не понимал, куда клонит тесть, и молчал, а тот вдохновенно продолжал:
– Отправляться надо ближе к июню, по теплу, в холодной-то воде много не наработаешь. Приобретем лодку плоскодонку, она устойчивее, соберем снаряжение, запас провизии на месяц – два, и – с Богом. Отправляться надо скрытно от людских глаз, не дай Бог, кто прознает. Золото, оно бедного делает богатым, доброго жадным, тихоню – убийцей. Но если человек крепок умом и духом, то сам будет управлять им. Для такого золото – это путь к богатству, меценатству, добродетели. Надеюсь, тебе оно не вскружит голову, у тебя ведь нет тяги к богатству. Не так ли?