Там, откуда родом страх
Шрифт:
– А я-то тут причем? – растерялся Петр.
– Так я тебе что, сказки тут рассказываю! – рассердился хозяин. – Не в мои годы по тайге шастать, стар я для этого. Да и нужды большой нет, и раньше не было, того и не воспользовался сам, а вот у тебя она есть.
– Так, значит, вы решили меня отправить без моего согласия?
– А мне его и не надо. Я же сказал: взял мою дочь в жены – бери и обязанность ее достойно содержать. Может, у тебя есть свои планы разбогатеть? – с ехидцей спросил он.
– Нет у меня других планов, кроме одного. Скоплю денег и заведу свое хозяйство. Буду жить, как мои родители и деды жили.
– Слышал я уже эту песню. С такими планами с голода не помрешь, но и в люди не выйдешь. Так что у тебя один выход – прииск.
– С Леной надо бы обговорить
– Она свое слово уже сказала. Мы с матерью с ней говорили, она согласна. Даже больше, она настаивает на этом. Не нравится ей теперешнее положение. Любовь любовью, а жить в такой нищете ей не пристало. Такая жизнь не только любовь убьет, и желание жить убьет. Леночка! – без всякого перехода крикнул он.
Елена, очевидно, все это время стояла за дверью и слушала разговор мужчин, поскольку вошла раньше, прежде чем отец успел произнести ее имя до конца.
– Звал, папенька?
– Вот твой Петр упрямится. Не хочет, чтобы ты жила в достатке. Ему, видишь ли, приятнее коровам хвосты крутить.
– Ты что, и впрямь не хочешь жизнь налаживать? Так знай, не будет в таком случае моей любви к тебе, – в голосе Елены звенели стальные нотки. – Мужик ты в конце-то концов или одно название? Вот заберу Лешку и уйду к родителям.
– Такого ты не сделаешь, – без всякой уверенности в голосе произнес Петр. – Вот вы решили за меня, что мне делать, а я ведь в тайгу один ни разу не ходил, а как золото мыть даже и не слышал.
– Насчет тайги нечего беспокоиться. Путь тебе предстоит несложный. В ту сторону на лодке почти до места, назад – по той же реке, но уже пешком. Возвращаться будешь налегке. Снаряжение там оставишь. А мыть золото ума много не надо. Этому я тебя быстро научу. Я ж в молодости столько породы перемыл! Тысячи пудов, наверное.
– Ну что ж, видно, нет у меня другого выхода, – обречено вздохнул Петр. – Попытаю счастья, может, что и получится.
– Вот это по-нашему, по-мужски, – одобрил Греков, наливая в рюмки водку. – Леночка, скажи Клавдии, чтобы горячее подавала.
За обедом обсуждали детали предстоящего дела, изрядно выпили и теперь за столом царили мир и взаимопонимание. Тесть обязался подготовить все необходимое, Лена была приветлива и ласкова, теща подкладывала зятю в тарелку куски пожирнее. Внезапно Петра словно осенило.
– А этот каторжанин, может, еще кому продал свое месторождение? Тогда как? Время-то немалое прошло.
– На этот счет можешь быть спокоен. Он после моей четверти так напился, что упал на улице и замерз. Время зимнее тогда стояло, морозное. Так что с этой стороны никаких проблем не будет, потому и отправляю тебя с полной уверенностью в положительном исходе. Главное, все в тайне сохранить. Я только за это переживаю. Но это уже только от нас самих зависит: не будем много болтать – все закончится благополучно. Ты, Петя, к реке ближе живешь, так у тебя все будем собирать.
– А я думаю лучше у вас. Вы ж часто за товаром с утра пораньше выезжаете. Для людей это привычно, никто не обратит внимания, а лодку можно на берегу хранить, под замком.
На том и порешили, в последние числа мая на рассвете Петр отчалил от берега и уплыл в неведомое. Отец, узнав о планах сына, сначала воспринял это как дар небесный, но чем больше проходило времени, тем меньше в нем оставалось восторга, уступающему место тревоге. Мать по ночам голосила по сыну как по покойнику, не обращая внимания на угрозы и кулаки мужа.
Глава шестая
Наталья Авдецкая, в девичестве Романова, была младшей сестрой Елизаветы Грековой. Когда та так выгодно вышла замуж, Наталья, несмотря на ранний возраст, загорелась черной завистью к сестре, а вернее к ее положению. Слобода не деревня, а пригород и жизнь здесь почти городская. Она твердо решила вырваться в город, как только подрастет. Грамоте она была обучена, любила читать книги и потому слыла в селе девочкой умной и образованной. Отец несколько раз привозил их с матерью по зимнику в гости к сестре. Наталью в первый раз поразил уклад местной жизни. Двор был чисто выметен от снега, ни навоз, ни привычных клочков
– Куда его положить? – спросил тот, что постарше у встретившей их Натальи. Та, ничего не понимая, указала рукой на дверь в гостиную и молча распахнула ее перед ними. Пройдя к дивану, убрала лишние подушки, освобождая место, и отошла в сторону.
Офицеры пронесли заросшего щетиной, с болезненной гримасой на лице мужчину на диван и принялись снимать с него шинель. В это время в комнату вошла встревоженная Евдокия Ивановна. Она замерла на некоторое время на пороге, прижав к груди сжатые в кулачки ладони, потом с глухим стоном бросилась к дивану, упала перед ним на колени.
– Степушка, сыночек, – запричитала она, целуя заросшее щетиной лицо. – Что же случилось с тобой, почему я ничего не знаю? Ты ранен. Но сейчас же нет никаких военных действий. Что, скажи мне, что с тобой? Или ты просто болен? – продолжала она быстро задавать вопросы, не давая времени на ответ. По ее щекам беспрерывными ручейками скатывались слезы.
Мужчина на диване сжал зубы, из-под прикрытых ресниц к вискам скатились слезинки. Офицеры стояли молча, держа снятые фуражки на согнутых в локте руках. Наконец мать пришла в себя, встала с колен, и офицеры закончили раздевать своего товарища. Евдокия Ивановна повернулась к замершей в сторонке Наталье: