Там внизу, или Бездна
Шрифт:
— Божественная содомия?
— Конечно!
В этот миг на башне раздался звон колокола, в который ударил звонарь. Комната, в которой сидел Дюрталь, задрожала, как бы затряслась. Казалось, что со стены винтообразно струятся волны звуков, что их источают каменные глыбы, в музыке звона переносишься на дно тех раковин, в которых, если приложить их к уху, шелестят отзвуками переливающегося рокотания волны. Привычный к этому оглушительному звону де Герми невозмутимо занялся кофе, подогревая его на печке.
Колокол зазвонил медленнее, удары его смягчились.
На лестнице послышались шаги. Вошел Карэ, засыпанный снегом.
— Боже, детки мои, что за ветер! — он отряхнулся, бросил на стул шубу, загасил фонарь. — Снег пробивается где только можно, рвется в бойницы, слуховые окна, между перекладин! Собачья зима! Хозяйка уже улеглась! Но вы не пили еще кофе? — продолжал он, видя, как Дюрталь разливает кофе по стаканам.
Подойдя к печке, он оживил огонь, вытер глаза, на которых от резкого холода выступили слезы, выпил глоток кофе.
— Так вот! Как ваши рассказы, де Герми?
— Я кончил краткое описание культа сатаны, но не сказал еще ни слова о подлинном чудовище, сатанинском апостоле, который действует в наши дни, об этом мерзостном аббате…
— О! Берегитесь. Самое имя этого человека приносит беду! — остановил его Карэ.
— Пустое! Каноник Докр — так зовут его — против нас бессилен. Признаюсь, я плохо понимаю ужас, который он вселяет. Но пока бросим это… По-моему, лучше всего Дюрталю сначала поговорить с вашим другом Гевенгэ, который, по-видимому, лучше и глубже, чем кто другой, знает каноника.
Беседа с Гевенгэ чрезвычайно облегчила бы мне дальнейшее ознакомление Дюрталя с бесовством, особенно с колдовством и суккубатом. Как думаете вы, если пригласить его сюда к обеду вместе с нами?
Карэ погладил в раздумье голову и вытряхнул на ноготь пепел трубки.
— Дело в том, что мы с ним сейчас немного в ссоре.
— Как? Из-за чего?
— О! Пустяки! Я помешал здесь однажды его опытам. Но налейте себе еще стаканчик, господин Дюрталь, и вы, де Герми, вы, господа, совсем не пьете! — Закурив папиросы, оба они нацедили себе из едва початой бутылки по нескольку капель коньяку. Звонарь продолжал:
— Гевенгэ — набожный христианин и честный человек, хотя и астролог, возобновить с ним знакомство было бы приятно мне… Так вот, представьте себе, он хотел гадать на моих колоколах… Вы удивляетесь, но это так. В старину колокола играли роль в запретных знаниях. Искусство прорицать будущее при помощи издаваемых ими звуков есть одна из наиболее неизведанных и заброшенных отраслей оккультизма. Гевенгэ разыскал древние документы и хотел проверить их на колокольне.
— Что же он делал?
— Я ничего не понял сам! Рискуя провалиться и сломать себе шею о перекладины, он — при его-то годах! — забирался под колокол. Влезал внутрь по пояс, покрывал себя, так сказать, до бедер чашей колокола. Говорил сам с собой и вслушивался в трепетание бронзы, отражавшей звуки его голоса. Он
Подобное отношение к колоколам, предметам, на которых почиет благодать освящения, залезание внутрь чаши, пользование ими для прорицаний, для толкования снов, открыто запрещаемого Книгой Левит, не понравилось мне, и я довольно резко попросил его прекратить эту забаву.
— Но вы не сердиты на него?
— Нет. Говоря откровенно, я теперь раскаиваюсь даже в своей вспыльчивости!
— Хорошо. Я улажу это, навещу его, — сказал де Герми. — Итак, решено, правда?
— Согласен.
— А теперь пора дать вам спать. Вам завтра надо подниматься на рассвете.
— О, ничего! Я встану завтра в пять с половиной, чтобы в шесть прозвонить Angelus, а потом до восьми без четверти у меня нет звона, так что, если пожелаю, могу прилечь снова… Всего несколько перезвонов за обедней настоятеля — это, знаете, не тяжело…
— Гм! Если бы я должен был вставать так рано… — заметил Дюрталь.
— Дело привычки. Но выпейте еще по стаканчику перед уходом. Нет? Решительно нет? Тогда в путь. — Он засветил фонарь, и они пошли вниз, вздрагивая от холода, медленно преодолевая ледяные извивы лестницы.
На другое утро Дюрталь проснулся позже обычного. Не успел он открыть глаза, как в мозгу его пронесся вдруг хоровод бесовских обществ, о которых рассказывал накануне де Герми. Вереница мистических шутих, думал он позевывая, вверх ногами кружатся они в кощунственной молитве! Потягиваясь, взглянул на окно, стекла которого мороз разрисовал кристальными лилиями и ледяными папоротниками, поспешно спрятал под одеяло руки и лениво продолжал нежиться в постели.
Сегодня погода будто создана, чтобы сидеть дома и работать; встану и затоплю камин, говорил он себе, вперед, смелее… И… вместо того, чтобы сбросить одеяло, еще плотнее натянул его до подбородка.
— Ах! Я прекрасно знаю, что ты не любишь, когда я долго лежу и нежусь в постели, — промолвил он, обращаясь к кошке, которая растянулась у него в ногах на стеганом одеяле и пристально его рассматривала своими как уголь черными глазами.
Кошка сочетала в себе вкрадчивую привязанность с педантизмом и лукавством. Она не терпела ни малейшей фантазии, никакой вольности, любила, чтобы он вставал и ложился в раз и навсегда положенный час; когда она сердилась, прозрачные оттенки гнева скользили в ее потемневшем взгляде, и хозяин понимал скрытый его смысл.