Там за морем деревня… (Рассказы)
Шрифт:
С легким сердцем я вспомнила Лилькины логические предсказания насчет печального будущего девочки с семечками. Всё было так убедительно, а не сбылось. Из цыганского гадания тоже не всё исполнилось, но вряд ли кто на неё остался в обиде.
Сын
— Ты здорово переменился, — пробурчал Володька, когда они с Николаем сошлись вечером на кухне, недружелюбные и настороженные.
— Всё течет, всё изменяется… И нельзя дважды окунуться в ту же реку. Чьё изречение?
— Не знаю! — поморщился Володька, хотя, может быть, и знал, чьи это слова. Даже наверняка знал, но счел ниже своего достоинства отвечать на детские вопросы.
У Николая снова, как в день приезда, заколотилось в висках — до того Володька походил на отца. Всё в нем становилось отцовским — и во взгляде, в жестах проступали отцовские бурнашовские повадки. Будто он даже намеренно, по-актерски, старался изображать Георгия Степановича Бурнашова.
— Ты завидуешь, что я занял твоё место возле отца! — бросил он Николаю вчера. — Ты завидуешь, что я на него похож! Я, а не ты!
— Возле отца? — разозлился Николай. — Да ты понимаешь ли, что значит возле? — Но и тогда он видел, что Володька понимает, о чем говорит. По-своему точно понимает.
Оттого Николай и ссорился с ним в этот свой приезд в Акташ. Люди не сталкиваются, если они по-разному судят о разном. Сталкиваются, если судят по-разному об одном.
Николай не был, как Володька, похож на отца. По законам семейного счастья сходство с отцом досталось не сыну, а дочери — Людмиле, старшей сестре Николая. Володьку она привезла в Акташ грудным. Мужа Людмилы в семье до свадьбы мало знали, а после развода быстро забыли. Володька, когда вырос, о настоящем отце не спрашивал, второго мужа Людмилы не признавал. Навещавшую его всё реже мать называл с детской хитростью мамой-Людой, а потом просто Людой. Бабушку признавал бабушкой, но деда — отцом. Проще всех ему было с Николаем, тогда ещё мальчишкой, на двенадцать лет старше племянника. Они росли как братья, а когда Николай окончил школу и уехал из Акташа, Володька остался в доме за младшего сына.
— Гляди-ка! — показал он Николаю в первый же день свой комсомольский билет. Там было написано: Бурнашов Владимир Георгиевич. Володька с удовольствием ткнул пальцем в отчество. — Видишь? Георгиевич. Я им метрику показывать не стал. Говорю: «Не знаю, где она лежит. Наверное, — говорю, — у отца в сейфе». А тут выходит секретарь райкома и заявляет: «В чем дело? Выпишите человеку билет!» И сам мне вручил. Поздравил, руку пожал.
— А других не поздравлял? — с неприятным чувством полюбопытствовал Николай.
— Других тоже, — легко отмахнулся Володька. — Не о том речь. Я теперь и паспорт затребую с Георгиевичем… Кто откажет сыну Бурнашова?! Акташ — это, брат, Акташ… — Таким уверенным тоном было сказано, что Николай не сдержался, и они поссорились — первый, но не последний раз за нынешний его приезд в Акташ.
Николай очутился здесь почти случайно, по счастливому стечению обстоятельств. Очередные испытания проводились на озере, километрах в пятистах от Акташа, и закончились успешно, поэтому на обратном пути Николай получил разрешение отстать от группы и до конца недели погостить у отца. В Свердловском аэропорту, когда Николай брал билет до Акташа, кассирша его сразу узнала:
— Домой собрались? Папашу проведать?
Несмотря
Над Акташем самолет сделал круг, почти задевая черные макушки сопок, подымавшихся над степью. Проплыли под крылом городские стандартные кварталы и — в сторонке — корпуса комбината, легкий дымок над трубами, белым кирпичом по красному памятные даты постройки и навечное, когда-то новое: «Миру — мир». Вся жизнь Георгия Степановича Бурнашова, вся юность Николая… Коттедж на склоне сопки Акташ… Сад, выращенный матерью… Бурнашовское родовое гнездо… Николай опять ощутил тяжесть в сердце. С малых лет его магнитило гигантское рудное тело, залегшее под землей, но, подрастая, он всё больше понимал, что при неизменной своей притяженности к Акташу жить здесь не сможет. Потому и выбрал после школы специальность, которая никогда не приведет в эти края. Однако Акташ оставался в нем самом, он отложился в жизни Николая, как годовые кольца откладываются в сердцевине дерева, помня про дожди и засуху, про слишком ранние морозы или слишком позднюю неверную весну. Два годовых кольца помнили боль мальчишеского самолюбия — два года, когда отца сместили с директорского поста в главные технологи. Бурнашов имел право тогда вовсе покинуть Акташ, но привязанность к делу оказалась у него выше самолюбия.
…Отец мог приехать домой сию же минуту. Или через полчаса. Или к ночи. Мог и за полночь. Не полагалось ждать его к ужину. Николай подогрел на плите тушеное мясо с картошкой, вскипятил чайник. Были ещё голубцы, но Николай помнил, что Володька их не любит. Голубцы тетя Нюра готовила для отца. Как и при жизни матери, в доме готовилось каждый день много простой и сытной еды, потому что и к обеду, и к ужину отец мог приехать не один, а с кем-нибудь из заводских или с гостем из министерства, из обкома.
После еды Володька взял у Николая сигарету и закурил — свободно, без мальчишеской робости и без трусоватой лихости. Николай в пятнадцать лет тоже курил, но тайком, в рукав — и не дома, а у школы, за сараями.
— Значит, завтра ты уезжаешь?
— Завтра.
Володькин вопрос напомнил, что для разговора с отцом, совершенно необходимого, остается один этот вечер. Хоть бы отец вернулся не поздно и не очень усталый!
— Летом приедешь? С Наташей?
— Постараюсь. Если она согласится.
— Она-то согласится!
Николая опять задела Володькина уверенность. Когда-то он с тревогой вёз молодую жену в Акташ, в родной дом на улице Специалистов. Но вдруг оказалось, что нет людей, более подходящих друг другу, чем Наташа и его отец. Они сразу же поладили — стоило только отцу этого захотеть. Теперь его каждый приезд в Москву для Наташи светлый праздник. А он появляется — большой, уверенный в себе, — и Наташа робко приглашает его на концерт органной музыки. Бурнашов и органная музыка?.. Но отец идет, и в антракте к Наташе быстрее обычного слетаются её друзья, их притягивает необычный Наташин спутник.
…Отец приехал не поздно и, как всегда, не один. С ним был Курганов, сменный инженер из дробилки — закадычный школьный приятель Николая, Валька Курганов. Когда-то огненно-рыжий, кудрявый, кольцо в кольцо, а теперь плешивый во всю голову. С четверть часа отец и Валька Курганов пробыли в кабинете, а потом Валька торопливо прошествовал мимо кухни с охапкой бумаг.
— Спешу! Завтра заскочу с утра пораньше. Отвезу к самолету. Я завтра выходной!
Не очень застенчив был Валька Курганов, но из этого дома он всегда спешил уйти.