Там за Вороножскими лесами. Зима

Луковская Татьяна

– Застава у нас окраинная, никто ехать не хотел, а он сам вызвался, уважают его здесь, - важно отозвался Федор, сделав вид, что не заметил насмешку в словах Святослава.

Служба закончилась, прихожане стали расходиться. Улица встречала их легким снежком. Демьян забыл надеть шапку, продолжая крутить ее в руке. Шагая по убранной новым снежным пушком улице, он ничего не замечал, погруженный в свои думы. Позади степенно с достоинством шли его десятники, рассуждая о заутренней:

– Хороша служба, как дома в Ольгове

побывал, только сынков и жены не хватало, - расчувствовался Первуша.

– Да, а на клиросе пели как чисто да душевно, аки ангелы, - поддакнул Горшеня.
– Демьян Олексич, тебе-то понравилось, как вороножские пели?

– Что?
– растерянно оглянулся Демьян.

– Я говорю, в церкви пели, чисто ангелы.

– А... ну, да...
– окунулся опять боярин в горькие думы.

– Вот уж истинно, ежели бы чаще в гору к небу главу свою подымали, так многое бы примечали, - философски, но с легкой насмешкой изрек Горшеня.

– Да, что вы все надо мной потешаетесь?!
– разъярился Демьян, резко разворачиваясь к десятским.
– Что я вам плохого-то сделал?! А девку я найду и женюсь, и вы мне все - не указ, и даже князь!

– Да, Бог с тобой, Демьян Олексич, нешто мы о тебе чего сейчас худого говорили?
– поспешил оправдаться Первуша.
– Так ведь, о службе перемолвились.

Горшеня только улыбался. «И не спросили на ком, да что за девка. Ясно ведь, знают уж все, подслушивали али князь выболтал», - Демьян опять понуро побрел по улице.

– Переживает, - тихо, думая, что боярин не слышит, шепнул Первуша.

– Найдется, - уверенно ответил Горшеня.

– Может, хватит уже!
– не оборачиваясь, крикнул им Демьян.

– Да мы про перепелов, - наврал Первуша, - я вот спрашиваю, за перепелами еще пойдем? Все ведь почти проглоты сожрали.

– Приманки нет, все птицы склевали, - подхватил новый разговор Горшеня, - сначала надо за ягодой сходить.

– Какая ягода? Опомнись, божьи птахи все подъели, снег выше колена!

– Так снег - это и хорошо. Я там, в овраге терновника заросли нашел, то, что надо. Птицы ведь когда ягодки склевывают, они часть в снег роняют. А еще, наверное, на нижних ветках плоды какие есть, птахам под снег не забраться, а мы раскопаем, да соберем. Может и на кисель хватит.

– Вот еще придумал, чтобы вои дружинные по сугробам ягоды за птицами подбирали!
– возмутился второй десятник.

– Есть захочешь и не туда залезешь, - отмахнулся Горшеня. Он твердо решил, что люди Олексича голодать при нем не будут, и изыскивал все новые и новые способы добыть пропитание. Старый десятский помалкивал, что уже послал сына и Нижатку тайком проследить за местными, где они и как ловят рыбу. Покупать у вороножских улов по безбожной цене Горшеня не собирался.

[1] - Стрый - дядя по отцу.

5.

Демьян пошел со своими собирать мерзлый терн. В тайне он надеялся, что дева

опять выйдет на лед или по какой надобности будет крутиться у городни. Но за стенами заставы ольговцев встретила унылая пустота. Пока вои ползали в овраге на коленях, выискивая маленькие сморщенные ягодки, и радуясь, как дети, каждой находке, Олексич с мрачным выражением лица бесцельно мерял сугробы. Память услужливо подсовывала то теплые девичьи губы, то лучистые глаза, то нежные ручки. «Побоялась она, что я обману, сделаю, как князь советовал, что бесчестье ей будет. Вот и не показывается, а если бы я встретил ее еще раз, так все бы объяснил... Если бы встретил...»

Вернулись под вечер, голодные и уставшие. Проня, оставленный за кашевара, суетился у очага, помятое лицо, говорило о том, что он проспал счастливым богатырским сном до заката, и еды сотоварищам придется ждать долго.

– Тебя, дурень, зачем оставляли!
– накинулся на него Первуша.
– Есть охота, аж животы сводит, а он только котел на огонь ставит.

– Да я не виноват, то домовой меня одурманил, сон напустил, - оправдывался Проня, роняя под ноги черпак.
– Говорил я, задобрить его нужно, кашки на ночь в уголок поставить, а то проказничать начнет. Не дали, вот и озорничает.

– Я те сейчас как дам тем черпаком по макушке, так и домового задабривать не придется, в следующий раз каша сама вариться станет, - пригрозил десятник, показывая нерадивому кашевару кулак.

– Ну, здесь дело долгое, - махнул рукой Демьян, - пойду я к князю. Горшеня отсыпь терну, снесу.

В горнице у князя было томно жарко. Александр в одной исподней рубахе валялся на широкой лавке.

– Явился?
– лениво протянул он, потягиваясь.
– Где бродили? Опять за перепелами ходили?

– Вот, княже, побаловаться тебе принес, - Демьян поставил на стол невысокий туес с мерзлым терном.

– Сметливые у тебя людишки, - подивился Александр, подсаживаясь к столу.
– Слышал, воевода из Чертовиц вернулся, говорит, кабанчики в округе появились? На охоту зазывает. Завтра поедем, косточки поразомнем, это тебе не перепелки. Эх, на вепря бы выйти в одиночку да местным носы утереть!
– молодой князь мечтательно прикрыл глаза.

– Это да, - согласился Демьян.

В дверь робко постучали.

– Входи!
– крикнул Александр.

Появилась нечесаная голова меньшого Горшеньки.

– Я это... мне Демьяна Олексича надобно, - промямлил он, низко кланяясь.

– Ну, чего там стряслось? Первуша Проньку черпаком убил?
– усмехнулся боярин.

– Да нет..., - замялся парнишка, растерянно поглядывая на князя.

– Говори уж, - махнул рукой Демьян.

– Там к тебе девица приходила.

Олексич так быстро рванул к Горшеньке, что чуть не опрокинул стол, Александр на лету подхватил, готовый рассыпаться синими ягодами, туес.