Тамара и Давид

Воинова Александра Ивановна

Тамара поняла, что Юрий больше не мог спокойно выносить свое ложное положение при дворе. Терзаемый стыдом, уязвленным самолюбием и злополучной любовью, он взирал на ее верных слуг, как на личных врагов, и собирал себе новых приближенных, какие могли в будущем стать яростными противниками Сослана. В таких обстоятельствах поход, предпринимаемый Юрием и горячо поддержанный Чиабером, несомненно, для всех них являлся спасением. Он давал надежду, что царь увлечется славой, сменив праздную и наскучившую ему жизнь на боевую и полную опасностей, постепенно забудет про царицу и обретет душевное спокойствие.

Вспомнив про письмо киликийского царя Льва, просившего ее защитить армян от сельджуков, Тамара обратилась к Захария с предложением.

— Давно я думаю помочь нашим братьям-армянам, как делал мой отец. Отогнав турок от Армении, мы защитим и наши границы, — затем, обернувшись к Юрию, милостиво добавила, — не мне противиться

твоему желанию, направленному на благо нашего отечества. Сегодня же вечером приму вас с амир-спасаларом и мы вместе обсудим, когда и в каком порядке наши верные войска выступят к границам. Тебе надлежит предводительствовать над ними!

Согласие Тамары, ее ласковый взгляд, доверие, оказанное ему, как будущему предводителю похода мгновенно изменили угрюмое настроение Юрия. Он сразу сделался любезным, веселым и обходительным со всеми, как и в первые дни своего приезда в столицу Иверии. Эта разительная перемена не укрылась от наблюдательных глаз Чиабера. Он обменялся с Русудан взглядом, дав понять, что благоденствие и процветание Иверии в зависимости от расположения царицы к царю, и призывал верную союзницу умолить племянницу не отталкивать от себя Юрия и быть более благосклонной к нему.

Смотр кончился военными играми, метанием копья, джигитовкой; молодые рыцари, стремясь показать перед царицей свою отвагу и ловкость, с такой горячностью и изяществом предавались военным состязаниям, что Юрий распорядился выдать щедрые награды особо отличившимся воинам. Теперь, когда он надеялся видеться с Тамарой, жизнь представлялась ему такой обольстительной и приятной, что он одинаково радовался как мастерству рыцарей, так и солнечным лучам, весело освещавшим Дидубийское поле. Оно казалось ему самым привлекательным и живописным местом из всех мест, какие только он видел во время своей скитальческой жизни. Невольная жалость овладела сердцем Тамары, но она больше всего боялась и избегала этого чувства. Оно одно могло изменить ее отношение к Юрию и склонить на милость, а милость неминуемо привела бы к измене Сослану и к нерасторжимому союзу с русским князем. Поэтому она быстро удалилась с ристалища вместе с теткой, сославшись на неотложные государственные дела и на необходимость рассмотреть их, прежде чем она примет царя с Мхаргрдзели. Глубокие и беспрерывные вздохи Русудан, грустный, озабоченный вид не оставляли ни малейшего сомнения у Тамары, что ее спутница стремится скорее начать задушевную беседу и излить жалобы по поводу ее сурового обращения с Юрием.

— Что ты хочешь мне поведать? Говори, не бойся! — поощрила ее к высказыванию Тамара, и Русудан, как всегда, прежде чем приступить к сетованиям, залилась слезами.

— Душа моя! — говорила она жалобно, но мягко, без упреков, что сильнее всего действовало на царицу. — Я не имею покоя с тех пор, как в дом отца твоего вошел новый царь, которого постигло жестокое искушение. Его слезы и стоны могли бы тронуть и самые камни, но та, кто милости свои щедро изливает на всех окружающих, остается равнодушной к его страданиям. Не твой ли друг в своих песнях неумолчно повторял: «Влюбленного даже и враги жалеют». Как ты можешь быть столь бесчувственной и лишать милости того, кто больше всего в ней нуждается?!

— Странно мне слушать твои неразумные речи, — строго прервала Тамара жалобы Русудан, показывая, что ее невозможно склочить к уступкам, противным чувству долга и справедливости, — разве ты не знаешь, что скорей смерть закроет мои очи, чем я нарушу данную мной клятву о верности. В свое время я предупреждала русского князя, что ему не следует вступать на престол, который по праву принадлежит другому. Если он, вопреки разуму и моим указаниям, пожелал выполнить невыполнимое, то никто не может быть ему утешителем, кроме бога.

— Достоин осуждения тот человек, который принял твою клятву и связал тебя на всю жизнь! — воскликнула Русудан, решившись во что бы то ни стало побороть упрямство Тамары. — Как можешь ты идти вопреки воле народа, и брак, освещенный церковью, превращать в посмешище для людей и в страдание для мужа? Не повелевает ли тебе церковь подчиниться ее закону и не уклоняться от выполнения супружеских обязанностей? Тем самым ты успокоишь страну и снимешь с себя позор бесчадия. Не забудь, что в твои годы промедление опасно, ты можешь оставить Иверию без наследника, и твои враги завладеют ею.

Это был самый сильный довод, который только могла привести Русудан для убеждения царицы, и казалось, что она достигла цели. Тамара замолчала. Она не стала больше ни опровергать Русудан, ни защищать свою любовь к Сослану, замкнулась в самой себе, не желая поверять тетке своих тайных мыслей.

Русудан не подозревала, что ее слова о необходимости «снять с себя позор бесчадия и дать наследника Иверии» больше всего устрашили Тамару, так как рождение ребенка, особенно сына, от русского князя закрепило бы его

права на престол и уже навсегда разлучило бы ее с Сосланом. Каким образом она могла бы в будущем соединиться со своим возлюбленным, имея законного наследника от Юрия, и как она могла бы изгнать его из Иверии, не имея веских причин для развода? При том неодолимом влечении, какое он испытывал к ней, Тамара не могла надеяться, что он когда-либо добровольно уйдет от нее и предоставит свое место другому. Скорее она могла ожидать обратного, что любовью и покорностью Юрий постепенно в какой-то мере заслужит ее привязанность и уважение. Все эти глубокие и серьезные соображения вынуждали Тамару всячески избегать сближения с Юрием, так как она боялась не столько проявления его любви, сколько собственной слабости и мягкосердечия. Если бы Юрий был менее настойчив и не так решителен и упорен, Тамара никогда не относилась бы к нему с такой суровой холодностью и не избегала бы общения с ним, как вынуждена была делать теперь. Она хотела лишить его всякой надежды и заставить искать себе счастье вне пределах Иверии. Тамара ясно видела, что Юрий, несмотря на постигшую его неудачу и любовные терзания, проявлял исключительную выдержку и терпение, задавшись целью тем или иным образом — хитростью или лаской — овладеть сердцем царицы и вынудить ее нарушить клятву верности Сослану. Читая в его сердце, Тамара также видела, что, благоговея перед нею и послушно исполняя ее повеления, Юрий тем более придирчивым и взыскательным становился для окружающих его подданных, как бы преднамеренно вызывая общее недовольство. В то же время он ясно давал понять всем, что раздражительность в нем происходила из мучительных отношений, сложившихся между ним и царицей, и если бы она изменилась к нему, то он сделался бы самым добрым и снисходительным из всех царей, какие только были в Иверии. Он весьма искусно и расчетливо восстанавливал вельмож и придворную знать не столько против царицы, сколько против Сослана, верность которому принуждала Тамару отвергать любовь мужа и ждать возвращения своего друга. Создавшееся опасное положение усугублялось еще тем обстоятельством, что Тамара весьма благосклонно относилась к Юрию. Мужество царя, его порывистость, храбрость и в свое время благородная решимость выступить на защиту Сослана, терпеливая покорность в страданиях волновали царицу и заставляли ее задумываться о нем и его печальной судьбе чаще, чем она могла бы позволить себе, соблюдая верность Сослану. Не так равнодушно, как казалось, она встречалась с ним на приемах, стараясь не замечать его восторга и пламенных взглядов. Но чем больнее сжималось ее сердце от жалости к нему, тем она внешне становилась строже и холоднее, стремясь всегда сократить время их встречи.

Вероятно, Русудан угадывала происходившую борьбу в своей племяннице и, помолчав немного, опять начала вкрадчиво и нежно.

— О, душа моя! Зачем ты так безрассудно убиваешь себя и с тоской взираешь на жизнь вместо того, чтобы предаваться радостям и утехам? Разве наш молодой царь не блистает, подобно солнцу, своей красотой? Разве он уступает кому-либо в храбрости и отваге? Разве под твоим мудрым водительством не суждено ему прославить Иверию и быть твоей верной опорой?

Строгий взгляд Тамары не остановил Русудан, она с увлечением продолжала:

— Не будут ли радоваться подданные нашему счастью, и мир и благоденствие водворятся, наконец, в стране? Из-за любви к тебе царь готов на всякие жертвы! Он не пожалеет своей жизни ради тебя…

— Оставь меня! — прервала Тамара, и Русудан, всегда безошибочно распознававшая настроение царицы, не обиделась на ее просьбу, но молча покорилась и вышла.

Они расстались взволнованные и обеспокоенные, и хотя сильно любили друг друга, однако каждая из них желала противное тому, о чем думала другая. Русудан своими коварными речами сильно смутила Тамару, она долго не могла успокоиться после ее ухода. Эти речи пленили сознание царицы, внушая ей желание покориться неизбежности и, уступив общим настояниям, прекратить борьбу с Юрием. Она устала от одиночества, от внутренней борьбы, от несогласия и сопротивления приближенных и печально смотрела на будущее. Иногда она даже думала о том, что не будет нести ответственности ни перед богом, ни перед своей совестью, соединившись с Юрием, так как не в ее воле было предотвратить этот брак и не ее была вина, что Абуласан и Микель не пожелали считаться с ее любовью, а искали только одного — как бы погубить и сокрушить Сослана. Но дойдя до этой мысли, Тамара сразу пришла в себя, представив со всей ясностью, что у Давида, помимо нее, не было никого в жизни, и, изменив ему, она тем самым делала его вечным изгнанником, который предпочел бы скорей погибнуть на чужбине, чем примириться с потерей родины и возлюбленной. Непреодолимая пропасть легла между нею и Юрием, и ни доводы Русудан, ни недовольство подданных, ни чувство жалости к Юрию не имели больше власти над ее душою и не могли заставить ее отречься от Сослана.