Тамара и Давид
Шрифт:
Привыкнув к терпению и постоянному самоотречению, Тамара предалась государственным занятиям. Но и здесь ей пришлось невольно опять вспомнить про Юрия. Она с удовольствием заметила, что новый царь постепенно отстранил от государственных дел именитых сановников, не слушался ни Микеля, ни Абуласана, сам чинил суд над виновными и приближал ко двору людей новых, служилых и щедро раздавал им земли и всякие награды. Тамара видела, что у него было высокое понимание своей роли и возложенного на него долга перед государством, что он стремился к большой деятельности, и меры, проводимые им, вели к укреплению и усилению единовластия и уничтожению розни между высшими и низшими сословиями.
Бумаги, лежавшие перед нею, состояли, главным образом, из прошений и жалоб на различные беззакония, творившиеся в Иверии, благодарственных писем из разных монастырей за пожертвования, пространных сообщений эриставов, военачальников о положении в областях, просительных грамот купцов о предоставлении им всяких льгот и преимуществ и, наконец, обращений послов иноземных стран. Просматривая все эти бумаги, Тамара с огорчением вспомнила о Микеле, который как министр просвещения, должен был заниматься благотворительными делами, опекать больных, вдов и сирот, заботиться о развитии образования в стране, а вместо этого он награждал угодных ему лиц и только изредка докладывал о книгах, полученных из Византии, и о помощи бедным.
Вошла Астар и доложила Тамаре:
— Из монастыря Опизы прибыл мастер Бека и просит принять его. Он сказал, что выполнил повеление царицы.
— Бека? Зови его! — с живостью отозвалась Тамара, так как с его именем у нее было связано воспоминание об иконе Спаса в Анчисхатской церкви, и она давно ждала его появления.
На пороге показался знаменитый мастер Бека в монашеском одеянии, державший в руках массивный чеканный оклад на икону Спасителя. Он низко поклонился царице, не имея возможности пасть пред нею на колени с окладом, царица ласково пригласила его сесть рядом с собою.
— Покажи мне твою работу, — с живейшим участием произнесла Тамара и приготовилась слушать объяснения Бека.
Бека с торжественной медлительностью раскрыл золотой чеканный оклад на икону Спасителя, осыпанный крупными алмазами, яхонтами, сапфирами и окатистым жемчугом, имевший двенадцать эмалевых изображений праздников, украшенных драгоценными каменьями. Верх оклада был увенчан короной с огромным сапфиром, перекрещенным бриллиантами. Работа была сделана так искусно, тонко и богато, с такой изящной отделкой, что поражала каждого, кто смотрел на это великолепное сочетание драгоценных камней с золотым фоном всего чекана, отливавшего несравненным блеском различных цветов и оттенков. Тамара долго молчаливо созерцала это дивное произведение своего любимого мастера, в глазах ее стояли слезы радости и восторга.
— Ты достоин большой похвалы, мой дорогой Бека, и будешь прославлен в веках! Ты утешил мое сердце и наполнил его радостью.
Бека упал к ее ногам, не зная, как благодарить царицу за ее великодушные слова, которые поставили его превыше всех мастеров в Иверии. Затем он показал ей другой оклад на Цхароставское евангелие. Это был богатейший чеканный оклад, каких до сей поры в Иверии не было.
— Не могу тебе сказать, Бека, — с чувством благодарности произнесла она, — как я довольна твоей работой, и не знаю, как оценить и наградить твое усердие и старание на пользу нашей церкви. Скажи мне, в чем ты нуждаешься, как мне достойно возвысить и отблагодарить тебя?!
— Всемилостивая
— Да будут твои слова, мой дорогой Бека, вечной хвалой твоей мудрости! Из нашей казны тебе будет отпущено все потребное, и даю тебе царское слово, что любая твоя просьба будет немедленно мною исполнена! Я никогда не оставлю тебя, и жизнь твоя отселе будет охраняться нашим престолом.
Бека едва удержался от слез и не знал, что ему ответить царице. От сильного, но скрытого волнения краска выступила на его бледном лице, он хотел говорить и не мог.
— Что с тобой, Бека? — заметив его смущение, тихо спросила царица. — Я вижу, что у тебя что-то лежит на сердце. Поведай мне всю правду, не бойся! Если что случилось в монастыре — говори! Я приду к вам на помощь! — Наступило молчание. Затем Бека вынул хранившийся у него на груди под одеждой сверток и, повалившись к ногам царицы, промолвил:
— Простите Вашего верного раба, державная царица. Выслушайте милостиво, что я скажу Вам. На днях из Константинополя в Опизу прибыл монах с тайным поручением от какого-то важного лица, передал мне этот сверток и велел немедленно отвезти его иверийской царице. Кто он и кем он прислан, мы не могли допытаться. Он сказал мне только одно: «Вези царице! Царица все знает. А меня не расспрашивай!» И, так как работа у меня была вся готова, собрался и приехал в столицу.
По знаку Тамары он поднялся и передал ей большой пакет, обвязанный тесемкой. Царица развернула с большим волнением таинственный свиток и среди духовных песнопений на греческом языке она с удивлением увидела письмо, лежавшее отдельно, написанное на небольшом куске старого пергамента.
«Милостивейшая царица! — читала она. — Смиренный и убогий Ваш раб Никифор всегда возносит молитвы за Вас, моля всевышнего умножить лета Вашей жизни, утвердить и возвеличить Ваше царствование!
Согласно Вашему изволению, двое Ваших усердных богомольцев вместе со слугами благополучно отплыли в святую землю, напутствуемые моим пасторским благословением, воссылая за Вас к небу горячие благодарственные молитвы.
Да сохранит Вас всевышний и ниспошлет Вам свою милость!
Никифор».
Царица глубоко задумалась над этим загадочным посланием. Она несколько раз перечитала его, стараясь понять смысл необычайного письма и разгадать его содержание. О каких двух богомольцах со слугами мог писать ей Никифор, когда она никого, кроме Сослана и Гагели, не посылала в Палестину и никому не давала на то своего изволения?
После недолгого раздумья Тамара утвердилась в мысли, что письмо могло касаться только Сослана и Гагели и что Никифор был лицом, у кого они скрывались и кому поручили известить ее о своем отъезде. Тамара была так обрадована и взволнована этим неожиданным известием о Сослане, что больше не могла продолжать беседу с любимым мастером и отпустила его, пригласив на следующий день в Анчисхатскую церковь. Бека упал к ее ногам:
— О, любезная царица! — взмолился он. — Окажите мне такую милость, отпустите меня в Опизы! Не могу я оставаться в столице, где не буду иметь покоя ни днем, ни ночью! — И тут же Бека рассказал ей, что по повелению царя он должен теперь остаться в столице и заняться таким важным делом, как выработка эмалевых изделий для Иверии.
Сообщение Бека встревожило Тамару, она поняла, что приказание царя имело какое-то большое значение.
— Успокойся, Бека! — сказала она, подумав. — Я поговорю с царем и постараюсь исполнить твою просьбу. Иди с миром!