Таможня дает добро
Шрифт:
— Судно на норд-весте! — Пётр встал на палубе в полный рост, держась за вантину. — Ты, кажется, не хотел, чтобы нас узнали?
Действительно, милях в пяти, у самого горизонта маячил белый завиток паруса. Я поднял бинокль.
— Купец, двухмачтовый, бриг или бригантина — на фок-мачте прямые паруса. Нас они оттуда не разглядят — во всяком случае, так, чтобы опознать «Ланифер». Да и не до того им сейчас. Видишь, правят на маяк? Значит — только что вышли из порта и собираются уйти на Фарватер.
Словно
— Ну и пёс с ними тогда… — Казаков снова взялся за стаксель-шкот. — Серёг, ветер зашёл, приведись чутка, а то паруса полощут…
— Тебя спросить забыл! — огрызнулся я. — Твой номер шестнадцатый, поставили на шкоты — так и подбирай, коли заполоскало, а дурацкие советы засунь себе… сам знаешь, куда! Не видишь — держу точно на островок, куда ещё приводиться-то? Погода быстро портится, и если провозимся с лавировками — то можно дождаться, что швартоваться придётся не при нынешних двух с половиной, а при предштормовых четырёх баллах… а оно нам надо, на такой-то игрушечной посудинке, как «Штальзунд»?
Наезд был грубый, даже наглый — однако Пётр в бутылку не полез. Он ещё со времён наших парусных походов в компании музалёвских ребят признавал мой безусловный авторитет по части парусного и морского дела, и события последних лет полутора его только укрепили. Так что, дальше всё происходило в строгом соответствии с канонами: штаги засвистели в блоках, и стаксель, а затем и летучий кливер, хлопнув ещё пару раз, туго выгнулись, поймав ветер — и понесли дорку к цели нашего короткого путешествия.
* * *
Пётр пододвинул ко мне одну из тетрадей.
— … Пока ты плёлся из Лисса — мог, кстати, и сушей отправиться, до Арлингтона дилижансом, а оттуда на поезде, суток двое точно сэкономил бы! — я решил изучить дневники её прадедушки Веры Павловны. И тут выяснилась любопытнейшая вещь: не все их страницы изначально принадлежали этим тетрадям!
— Это как? — не понял я. — Вшиты они, что ли? Или вклеены?
— Именно, что вклеены! Когда я стал перечитывать текст во второй раз — он, кстати, весьма любопытен, потом расскажу подробнее, — то стал изучать саму бумагу. Обнаружил, понимаешь ли, что некоторые листы в первой тетради и по цвету и по текстуре заметно отличаются от остальных. Вот эти, к примеру….
И он зашуршал страницами тетради — самой толстой и потрёпанной.
— У тебя лупа есть? Давай сюда…
Пётр был прав — несколько страниц оказались аккуратнейшим образом вклеены в тетрадку — так аккуратно, что без хорошего увеличительного стекла я бы, пожалуй, и не заметил.
— Так… текст написан одной рукой. Видно, что дневник — включая и вклеенные страницы, заполнял один человек, причём сразу, подряд. Вот, к примеру…
Я ткнул пальцем в бумагу.
Этот фрагмент текста относится к третьему месяцу после высадки с «Живого» — видишь, дата? Автор пишет сначала на родной страничке тетради, а потом сразу переходит на вклеенную и исписывает её примерно до половины. Далее отступ, и продолжение — но уже с другой датой, через два дня. Видимо, у автора не было времени, писал урывками…
Точно! — подтвердил Казаков. — Эта запись занимает
Очевидно же… — я отложил лупу. — Некто заранее вклеил в тетрадь чистые листы, после чего отдал тетрадь автору дневника, чтобы тот вёл в ней свои записи. Но — смысл?
— Только один. Этому некто было необходимо сохранить именно эти страницы — не то, что на них написано, а сами листы. Он, надо полагать, предвидел, что дневники постараются сохранить — и, как видишь, оказался прав.
— Осталось понять, зачем ему это понадобилось.
Это как раз самое простое. Посмотри страницы на свет. Только поосторожней, тетрадь ветхая, чуть что — рассыплется. Давай посвечу, одному будет неудобно…
И действительно — стоило поместить из страниц напротив масляной лампы, которую держал Пётр, то сразу понял, что он имел в виду. Проколы бумаги, сделанные тонкой иглой и вполне ощутимые при ощупывании подушечками пальцев — такие же когда-то обнаружили на записях, извлечённых из подвала мастера Валу, того самого, что находился у нас под ногами. Как и их предшественники, проколы складывались в узоры, напоминающие созвездия.
— У тебя, случайно, не с собой записи наблюдений звёздного неба….э-э-э…
— … Мира Трёх лун? С собой. — Пётр показал на угол комнаты. — Вон там, в саквояже. Причём именно, что случайно — уж и не знаю, как мне пришло в голову их прихватить… Не буду заставлять тебя возиться перерисовывать узоры проколов, а потом сличать их с контурами тамошних созвездий. Да, всё верно — в них содержится ключ к шифру, очень похожий на тот, которым зашифрованы дневники, найденные в подвале у Валуэра!
— То есть ты, хочешь сказать…
Физиономия Казакова прямо-таки лучилась самодовольством.
— Да, я им воспользовался для того, чтобы расшифровать часть — увы, совсем незначительную — оставшихся записей, с остальными ещё предстоит поработать… Вот, глянь, я распечатал…
И он положил поверх дневников несколько листков — белая мелованная бумага и текст из лазерного принтера явственно указывал на их «высокотехнологическое» происхождение. А ещё несколько часов спустя, мы были в порту Зурбагана — убеждали латыша Валдиса бросить все дела и, отыскав подходящего лоцмана, отправляться как можно быстрее на Землю. Там, на Онежском озере, возле маяка на мысу Бесов Нос ждала на якорной стоянке яхта «Ланифер» — та самая, которую я прямо сейчас вёл к одинокой скале с Маяком.
* * *
Если не вдаваться в подробности, то дело обстояло примерно так.
Записи Лоцмана, которые мы с Петром нашли в подвале сгоревшего дома, содержали сведения о его попытке изготовить новый Источник, копию того, что когда-то Ури Бельграв заложил в фундамент зурбаганского Маяка, создав тем самым сеть соединяющих миры Фарватеров. Что подвигло Лоцмана взяться за это дело, где он добыл всё необходимое для работы — в расшифрованной части записок об этом не было ни слова. Зато там оказалось то, из-за чего мы и бросились, сломя голову, по Фарватерам в этот далеко не самый гостеприимный мир.