Танцевать, не умирая

Фридман Джон

АЛЕКСАНДР исчезает.

Изменяет?

МАТЬ. Зачем тебе: любила я его — не любила?.. Хочешь понять? Пустое. Не твоё дело. Ни сейчас, ни тогда. Никогда. Помнишь случай с комнатой? Когда ты оказалась запертой и не могла выйти? Это травмировало нас. Всех нас. Ты там билась, рыдала… А я и представить не могла!.. Мы не слышали тебя… Я просто забыла. Знаешь, что происходило внизу? Чем мы занимались? Твой отец носился за мною голым. Он врубил радио так громко, что не слышны были даже наши собственные мысли!.. Кроме высоких сапог, он был, в чём мать родила. И на мне была только шляпа с пером, которой я его колотила, когда он догонял и заваливал меня. Когда

всё кончилось, его тело оказалось сплошь в царапинах. Как он хорош был в своих сапогах! Тогда он ещё не превратился в толстого жлоба, чёрт возьми! Зараза! От него так вкусно пахло! От него исходил чарующий запах, когда он был молодым мужчиной! Я до сих пор помню его запах. Запах кожи. Что-то свежее, острое, пряное! Этот запах поселился в моей груди, вот здесь. Его не втянешь носом, нет! Он входит прямо внутрь тебя, и медленно разливается по всему телу. Здорово мы провели тогда время! Блаженствовали, как никогда. Ты даже представить себе не могла!.. Да мы бы и не позволили! Ты была слишком маленькой. Нам пришлось запереть тебя там, наверху, в твоей комнате. А как иначе? Что, по — твоему, мы должны были пустить тебя бегать с нами? Догонялки втроём?! Нам было тебя жаль. Но как же иначе? Зачем я тебе всё это рассказываю? Видимо, становлюсь сентиментальной… Да, а для своих излюбленных воспоминаний оставь себе сцену на пляже. Вспоминай её.

ЕЛЕНА. Мама, папочка был хорошим человеком. Что случилось?

МАТЬ. А я кто, по — твоему? Хвост собачий? Я что, хуже, что ли? Я тоже хороший человек. Я сообразительней и шустрей. Сашок не мог угнаться. Даже чтобы спасти собственную жизнь. (Пауза.) Он никогда не попадал в тему. Всё время копошился. Посреди абстракции. Безсмыслица полная! Отчего это вдруг «старый добрый папочка»!? Твоего отца нет, а я здесь. Это он в твоих глазах такой святоша. Даже мёртвый, он тянет тебя на свою сторону! Я ничего не могу поделать!..

ЕЛЕНА. Если бы ты могла, то украла у меня мою жизнь.

МАТЬ. Какие глупости!

ЕЛЕНА. По-моему, тебя изъела ревность.

МАТЬ смеётся.

По-моему, она съедает тебя до сих пор. Тебе по-прежнему доставляет наслаждение держать меня в запертой комнате. Чтобы я ни пикнула!

МАТЬ. Королева мертва — да здравствует королева!

ЕЛЕНА. Тем не менее, правда глаза колет. Тебе невыносима мысль о моей молодости.

МАТЬ. Наслаждайся, пока время позволяет. Лапочка.

ЕЛЕНА. Ты не позволяешь! Даже теперь. Перекручиваешь меня и выжимаешь. Всю меня.

МАТЬ. Не глупи. Разве я похожа на человека, который тянет чужие соки? Что за бред! Я самодостаточна. Но я прощаю тебя, солнышко. Ты знаешь, как я люблю тебя.

ЕЛЕНА. Нет. Как? Я чувствительней тебя во сто крат. Я всегда чувствовала, что чувствует папа. Но тебе не было никакого дела. Ты поглощена собой. Ты несгибаема как сталь.

МАТЬ. Твоя чувствительность, солнышко, частенько становилась предметом наших обсуждений. Мы всегда с твоим отцом считали, что из нас троих ты самая чувствительная. И мы любили эту твою восприимчивость. К людям. И к животным. Ты проливала крокодиловы слёзы, когда скулили собаки: ты была уверена, что кто-то издевается над ними, причиняет боль. Это нам казалось милым. Ты росла милым, хорошим ребёнком. Вся в меня. Моя черта. Лидерство — это моё. Потому что — личность! В отличие от некоторых других в нашем кругу. Жизнь била во мне фонтаном! Без меня они ползали безпомощными котятами… Я могла выйти за любого из них! Непонятно, почему я выбрала твоего отца?..

ЕЛЕНА. Может быть, ты его любила?

МАТЬ. Глупости! Ужасная ошибка — и ничего больше. Животная реакция. Меня сразил его запах. Скорее

всего. Его запах, бывало, затемнял мой разум. Но и от других ребят волнующе пахло! В течение только одной недели ко мне сваталось четверо! Представь себе! Четверо! За одну неделю! Обращаю внимание: речь идёт не о единственной такой неделе. Одной, но не единственной. Были и другие! Очень примечательные недели! Вот что-то я не припомню, солнышко моё, чтобы четверо молодых людей наведовалось к тебе за целый месяц!.. Не говоря о предложении руки и сердца…

ЕЛЕНА. Я не стремилась к этому.

МАТЬ. Чушь! Каждая женщина хочет, чтобы мужики вились вокруг неё — и чем больше, тем лучше!

ЕЛЕНА. Я не хотела.

МАТЬ. Ну, разумеется, хотела! Ты только не хочешь признаться себе в этом. Так тебе удобно оправдывать отсутствие внимания со стороны мужчин.

ЕЛЕНА. Что ты обо мне знаешь?

МАТЬ. Всё. Я тебя сделала.

ЕЛЕНА. О, правда?

МАТЬ. Ну мне-то лучше знать, солнышко! Кто должен был сомневаться, так это твой отец.

ЕЛЕНА. Значит, ты переполнена знаниями обо мне?!

МАТЬ. А что тут сложного? Всё всегда написано у тебя на лице.

ЕЛЕНА. Помнишь твои бесконечные ссоры с бабушкой?

МАТЬ. Моя мать держала меня в ежовых рукавицах.

ЕЛЕНА. Ты обошлась с ней жестоко.

МАТЬ. В конце концов, это её заслуга. Вероятно, мне следовало бы подняться над ситуацией, но я не смогла.

АЛЕКСАНДР. (Без паузы; во внезапном луче света.) После смерти твоей матери начались странные вещи. Первый раз это произошло в тот самый момент. Ни с того, ни с сего распахнулось окно. Стояла тихая ясная весенняя погода, и вдруг посыпал град. Прямо сцена из дрянной голливудской страшилки: во всю жарит солнце, а тут вот такие градины! Порыв ветра распахнул окно и перевернул всё вверх дном. Вот так мы узнали о её смерти. Мы побежали к ней и застали её неподвижно лежащей в постеле. Тонкая улыбка застыла на её губах. Шторы бились и хлопали. Градины отскакивали от подоконника. Ты выглядела ошеломлённой. Повернулась ко мне и сказала: «Ведьма свободна». Упав на колени, зарыдала. По — настоящему. Навзрыд. Отчаянно. Ни до, ни после ты так не плакала. Даже над моим окровавленным телом. Потом случай с часами. С её часами. Ты сняла их с руки своей матери, когда она заболела, за десять дней до кончины. Сняла и положила в ящик. Только через неделю мы их обнаружили. Разумеется, никто и не думал заводить их — лежат себе там лежат… Так вот, стрелки указывали на два часа семнадцать минут. Точно то время, когда порыв ветра распахнул окно. Я могу утверждать это, поскольку, вбежав в комнату, первым делом глянул на часы. Настенные часы. Мысль, что её дух витает где-то промеж нас, сильно поразила меня, и я специально обратил внимание на время. Я сделал это неосознанно, такое не забывается. Надо же! Наручные часы, которые, должно быть, встали за несколько дней до её кончины, показывали два — семнадцать!.. Нас это потрясло! Даже, испустив дух, твоя мать не оставляла нас. Словно говорила тебе: никогда не ускользнёшь от моего взгляда. (Погружается в полу — тьму.)

МАТЬ. Я не бунтовала. Моя мать такой человек, против которого бунт невозможен. Она была всевидящим оком. Вездесущей женщиной. Женщиной. (Пауза.) Человеком, уступать которому — норма. В доме всегда был порядок. В ней самой — ничего случайного. Наперёд продуманные действия. Цельность. Всегда во главе нашей семьи стояла женщина. Матриарх. Мат — ри — арх. Так было — так будет.

ЕЛЕНА. Ты боялась её.

МАТЬ. Ещё бы! Таких женщин и стоит бояться. В отличие от других женщин, которых я знаю.