Танцоры в конце времени
Шрифт:
– Прощайте, дорогой Герцог Королев. Вы, я знаю, всегда будете счастливы, - Сладкое Мускатное Око тоже в свою очередь была расцелована.
– И пусть ваш брак продлиться долго, долго…
Герцог казался почти смущенным, но довольным ее порывом.
– И вы будете счастливы, миссис Ундер…
– Корнелиан!
– …вуд. Ага! Вот наши крылья, моя дорогая.
Два автомата несли две пары больших покрытых белыми перьями крыльев. Герцог помог своей жене надеть упряжь, затем натянул свою собственную.
– Теперь, Сладкое Мускатное Око, секрет лежит в хорошем быстром разбеге, прежде
– он начал разбег сопровождаемый своей супругой. Один раз споткнувшись он выпрямился, начал хлопать огромными крыльями и в конце концов, неровными толчками поднялся в воздух. Его жена, подражая ему тоже, вскоре оказалась на высоте нескольких футов в воздухе, раскачиваясь и хлопая крыльями. Таким образом, рыская, они исчезли из виду - два огромных пьяных голубя.
– Надеюсь, - сказала Амелия мрачно, - им эти крылья не натрут мозоли, - она улыбнулась Джереку и подмигнула ему. Он был рад, что она восстановила душевное равновесие.
Мимо пробежала госпожа Кристия, лепеча что-то от восторга, преследуемая четырьмя Латами, включая капитана Мабберса, который счастливо ворчал:
– Сними свои баллоны, ты, прекрасный кусок задницы!
Она уже позволила коленным баллонам дразняще соскользнуть вниз до лодыжки.
– Черт!
– подхватил лейтенант Рокфрут.
– Что за милая пара!
– Оставьте нам кусочек!
– молил Лат, оставшийся дальше всех.
Они все исчезли в соборе и больше не показывались.
Сейчас, маленькими группами, женихи, невесты и гости, начали расходиться, прощаясь друг с другом. Миледи Шарлотина и Браннарт Морфейл проплыли над всеми в бело-голубом судне в форме рыбы. Шарлотина не обращала ни на кого внимания, а единственный признак присутствия Браннарта была его деформированная нога, беспомощно торчащая над бортом аэрокара.
– Что ты скажешь, Амелия?
– мягко спросил Джеггет.
– Ты принимаешь мое приглашение?
Она пожала плечами.
– Я доверяю вам, Лорд Джеггет, в последний раз.
– Может быть, тебе приходится делать это в последний раз, моя дорогая.
Первой забралась на лебедя Железная Орхидея затем Амелия с Джереком и последний Джеггет. Они начали подниматься. Под ними около собора и среди палаток и будок продолжали танцевать несколько упрямых весельчаков. Их голоса доносились до четырех людей, кружащихся сверху. Амелия Корнелиан начала цитировать Уэлдрейка, его самую длинную, но незаконченную предсмертную поэму:
Так будут они танцевать, пока не наступит конец времени,
Каждое лицо - маска, каждая черта - знак
Гордыни, замаскированной под страдание.
И хотя жалеют его те, кто остался жить
Его плоть чиста, его душа не оценена:
Его страдания замаскированы под гордыню…
Лицо Лорда Джеггета было бесстрастным, хотя он пожал плечами и отвел взгляд в сторону, будто в раздражении. Это был единственный случай, когда Джерек обнаружил признак гнева в отце. Он посмотрел недоумевающе на Амелию, удивляясь странной улыбке на ее губах - смесь симпатии, триумфа и горечи - но она продолжала пристально смотреть на Джеггета, хотя Лорд в желтых одеяниях отказывался встретить ее
Я знала его когда он предложил все
Богу и женщине тоже.
Его вера в жизнь была сильна,
Его доверие Христу было чистым…
Вмешательство Джеггета было довольно неожиданным:
– Они восхитительно сентиментальны, эти викторианские поэты, не правда ли? Ты знакома с Суинберном, Амелия?
– Суинберн? Определенно нет, сэр!
– Жалко, он был когда-то моим любимым поэтом.
– Я не знакома с его поэзией.
– О, но мы должны послушать что-нибудь, - в свою очередь Лорд Джеггет процитировал:
Но мир чудесным образом изменился, бабушка,
С тех пор, когда ты была молодой,
Он думает совсем по-другому,
И говорит на другом языке.
Преграды сломаны и разорваны узы,
Что привязывали сердце человека к дому,
Он бродит свободный как ветер или волна,
И меняет свой берег как пена.
Он пашет плугом целинные моря
И собирает урожай, посеянный бурунами
Он набросил лассо на молнию и привел ее домой
Он запряг ее в свои нужды
Он оседлал потоки и сделал их ручными
Он надел узду на бушующий прибой.
Они делают за него тяжелую работу и вращают колеса
Для пользы человека и для его горести
Он дотянулся до планет и взвесил их богатства,
Он сел верхом на послушную комету,
И он поднял вуаль солнца и заглянул в глаза самой звезде…
– Очень вдохновляюще, - сказала Амелия. Лебедь качнулся, и, казалось, полетел быстрее. Ее волосы растрепало ветром.
– Хотя вряд ли лучше Уэлдрейка. Совсем другой сорт поэзии. Уэлдрейк писал о душе, Суинберн, как видно о мире. Тем не менее, иногда на пользу тем, кто слишком погряз в мирских делах, провести несколько спокойных моментов с поэтом, который может предложить глубокое понимание причин, почему люди поступают и думают так, как есть….
– Ты значит не находишь Уэлдрейка мрачным?
– Даже излишне. Упомянутый вами Суинберн…
– Ага! Заходит слишком далеко?..
– Я считаю, да.
Лорд Джеггет притворился (нет другого слова), что заметил скучное выражение лиц Джерека и Железной Орхидеи.
– Смотри как мы утомили наших компаньонов, наших самых любимых, этим скучным разговором о забытых писателях.
– Простите меня. Я начала его… цитатой Уэлдрейка, которую сочла подходящей.
– Те, кто остались, совсем не раскаивающиеся грешники, Амелия.
– Возможно. Они, наверное, где-нибудь в другом месте.
– Теперь я совершенно не понял.
– Я говорю, не думая. Я немного устала.
– Смотрите, море.
– Приятное море, Джеггет!
– последовал комплимент Железной Орхидеи. Ты его недавно сделал?
– Да. На моем пути назад, - он повернулся к Джереку.
– Няня шлет тебе лучшие пожелания, между прочим. Она говорит, что рада слышать, что ты остепенился и ведешь разумную жизнь, и что часто вот из таких сорванцов получаются лучшие граждане.