Танцы в лабиринте
Шрифт:
— Было дело. Давно, правда.
— И как?
— КМС. Десятиборье.
— Ну… А вы говорите. — Доктор ввел Александру в вену иглу. — Полежите. — Он взглянул на часы и вышел из кабинета.
Адашев-Гурский прикрыл глаза и стал прокручивать в сознании события вчерашнего дня, который завершился таким вот неожиданным нелепым обмороком, уложившим его вдруг на больничную койку.
3
В четверг, часов в шесть вечера, в квартире Адашева-Гурского раздался условный, еще со времен
— Погоди минутку, — сказал Александр в телефонную трубку, — ко мне вроде бы Петька Волков пришел, я дверь открою. Что? Да, да, хорошо.
Он положил трубку на стол, поднялся и вышел в переднюю.
— Привет. — На пороге стоял русоволосый мужчина чуть выше среднего роста, широкоплечий. Он мягко улыбался, но в глубине его серых, чуть печальных глаз мерцало нечто такое… Короче, вести себя с ним по-хамски могло прийти в голову только какому-нибудь камикадзе0, или уж и вовсе отмороженному недоумку. — Чем занят?
— С Аленой выпиваю Ваулиной.
— Да? — Петр удивленно вскинул брови. — Ну-ка… — Он переступил порог, прошел через переднюю, заглянул в гостиную и растерянно обвел взглядом пустую комнату. — А где Алена?
— Так вот же она, — Александр указал на лежащую на столе телефонную трубку.
— А-а…— разочарованно протянул Волков. — Ты в этом смысле.
— Поболтай с ней, у нее похмелье и тоска. Я пока в туалет схожу.
— Алена? — Петр взял трубку. — Привет, это Волков.
— Петька! Приве-ет… — услышал он радостный голос, чуть нараспев, тягуче произносящий слова. — Давай выпьем?
— А чего это ты с утра пораньше? Сколько там у вас?
— А хер их знает… часов десять, наверное. Тузик, падла! Куда? Урою!..
— Эй-эй! Это ты с кем там?
— Да собака у меня, левретка, точнее леврет, мне тут подарили. Тузик. Красивы-ый… Цвета маренго.
— Ну и за что ты его так?
— Да ты понимаешь, Борюсик в отъезде, а этот в его отсутствие вообразил себя вожаком стаи, со мной ругаться вздумал. Ты представляешь? Я его прищучила, так он обиделся, взял, гад, и на постель насрал. Не на нашу, правда, а в гостевой комнате. Ну, я его в угол загнала и ремнем так отпиздила… Теперь вроде все понял, но все равно мне назло по грядкам шастает. Давай выпьем, а?
— Ну давай… — Волков взял рюмку Гурского, налил из стоящей рядом на столике бутылки в нее водки и потюкал ею о трубку. — Слышишь?
— Ага! — засмеялась в далекой Канаде Алена и тоже чокнулась чем-то о свою трубку. — Поехали?
— Твое здоровье.
Волков выпил и, подцепив вилкой из стеклянной миски квашеной капусты, закусил.
— Алло, ты где? — спросил он в трубку.
— Да здесь я… Я вот смотрю, почему у меня чеснок упал? Ты не знаешь? Может, палочки поставить? Тузик! Зараза…
— А ты что, в огороде, что ли?
— Ну да… — засмеялась Алена. — Мы же дом купили, ну, в кредит, конечно, полчаса от Монреаля, я Гурскому говорила. Тут рай просто — речка течет недалеко, бассейн во дворе. Ну, я на лужайке грядки и вскопала. Помидорки
— Гурский, — повернулся Петр к вошедшему в комнату Александру, — почему у Алены чеснок взошел, а потом упал?
— Поливать надо… — пожал плечами Адашев-Гурский.
— Слышишь?
— Ага-а… — донеслось из трубки. — Слушай, а ведь верно… А я думала — так вырастет. Ну что, еще треснем?
— А ты не разоришься?
— Да нет, девятнадцать центов минута. Канадских центов. Ерунда. Сейчас, я только в дом вернусь, а-то у меня уже стакан пустой, а выпивка — там.
— Ну давай… — Волков налил себе еще рюмку.
— Ты там как?
— Готов. А ты?
— Аналогично.
— Ура?
— Ура.
Петр выпил и закусил капустой.
— Слушай, мать, давай прощаться, а?
— Ну ладно, давай. Я посплю, а потом еще позвоню.
— Счастливо.
— Ну пока.
Волков повесил трубку.
— Слушай, — он посмотрел на капусту, — а у тебя другой закуски нет, что ли?
— Так ведь пост, Петя.
— И ты все посты блюдешь? — скептически взглянул на друга Петр.
— Только Великий. К сожалению.
— Все сорок дней?
— Так есть-то только первую неделю хочется, а потом втягиваешься, и ничего.
— И рыбу не ешь?
— Ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молочного.
— А что же ты ешь?
— Все остальное.
— Гордыня это все.
— В смысле?
— Ну… вот, мол, я какой! Воззри на меня, Господи! Видишь, дескать, насколько я в полном самоотвержении неимоверно крут?
— А монашествующие? — заинтересовался позицией друга Александр.
— Ну… у каждого своя судьба, конечно. Если уж в миру греху противостоять силенок не хватает…
— Так они же не только ради себя. Они за всех молятся.
— Дело хозяйское, конечно, только за всех бы не надо.
— Ну поня-атно. За нас с тобой еще туда-сюда, а вот за гниду всякую…
— Именно.
— А это ты решать будешь — кто гнида, а кто нет?
— Гнида, она и есть гнида.
— Да пошел ты…— беззлобно сказал Гурский.
— А водку пьешь.
— Во-первых, винопитие в пост не запрещается, а лишь не благословляется. И значит, немножко, для укрепления духа и возвеселения души, можно. А во-вторых, Алене там одиноко, она звонит раз в полгода, просит выпить с ней и поболтать. Я что, обманывать ее должен, пустым стаканом чокаться? Я вот тут намедни в дом один зашел, по делу, меня там люди котлетками угощали. Вкусненьким от всей души потчевали. Так я, опять же, что, по-твоему, нос должен был воротить? Дескать, мол, как же так, что вы себе в Великий пост позволяете… Я ел. И нахваливал. Потом, правда, с горшка сутки не слезал — организм-то на растительный рацион уже перестроился — но… Короче, гордыня не гордыня, может, ты и прав, но до Пасхи всего три дня осталось. — Гурский закрыл пробкой водочную бутылку и отнес ее в холодильник.