Танец для живых скульптур

Сергеев Иннокентий

– Я понимаю,- сказал я.- И это вполне естественно. Закон запрещает идти напролом.

– Мне жаль, что до сих пор мы не были с вами знакомы,- сказал он, сделав улыбку.- Мы полагаемся на вас.

Он сказал "мы", но сказал это тоном монарха.

"Он ведёт тонкую игру",- подумал я, и вдруг меня осенило: "Он думает, что ведёт тонкую игру. Он не догадывается даже о половине того, что происходит".

"Но кто же тогда?"- продолжал думать я.- "Кто же так тонко всё рассчитал? Или это чьё-то наитие?.."

– Вы ведь,

кажется, знакомы с ним?- спросил он.

– Я ни к кому не питаю вражды,- сказал я.

Я подогнал машину к бордюру. Напротив, через площадь, был кинотеатр.

Я огляделся.

Он уже ждал меня. Я открыл ему дверцу.

Он забрался на сиденье рядом со мной.

– Я так и знал, что это будете вы,- сказал он.

Он казался спокойным.

– Сожалею,- сказал я.

– Не думаю, чтобы вы сожалели,- сказал он.- Зачем вы хотели меня видеть?

– Хочу сделать вам подарок.

Я достал пистолет и положил ему на колени. Он чуть заметно вздрогнул.

– Глушителя у меня нет, но тут такое движение, что выстрела всё равно никто не услышит.

Я закрыл форточку.

– Пистолет оставите здесь. Только не забудьте стереть отпечатки.

Он не двигался.

– Ну же?

– Нет,- сказал он.

– Стреляйте же!

– Нет,- повторил он.- Это только оттянет время. Тут уж ничего не поделаешь.

– Конечно, если вы так решили.

– Вы многого ещё не понимаете. От меня тут ничего не зависит. Да и от вас тоже.

– Ошибаетесь,- возразил я.- От меня зависит многое.

– Да, но только сегодня. А завтра они найдут другого.

– Но до завтра у вас будет время.

– Думаете, мне удастся исчезнуть?

– Думаю, что уже нет. Но мало ли что может произойти до завтра...

– Вы зря тратите время, играя со мной в благородство,- сказал он.Заберите свой пистолет.

– Оставьте себе,- сказал я.

– Возьмите,- он продолжал держать его. Я взял.

– Я хотел сказать вам, что...

– Что не питаете ко мне личной неприязни?

– Да.

– Что ж,- сказал он.- Я мог бы перевербовать вас...

– Едва ли.

– Но и это уже ничего не изменит. Прощайте. Не буду желать вам удачи.

– Прощайте,- сказал я.

Он вышел, закрыв дверцу.

Я открыл её и захлопнул сильнее. Спрятал пистолет и открыл форточку.

Сделав круг по площади, я остановился у светофора на красный свет.

Я увидел его. Он переходил дорогу по переходу. На какой-то миг он остановился и посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.

И он исчез. Больше я не видел его.

Иногда человек пытается закрыть ладонью наведённое на него дуло ствола. Конечно, он был слишком умён для этого, и всё же... Но я знал, что он не выстрелит, и это не была беспечность, я не был беспечен, я просто знал и поэтому не чувствовал никакого страха, как тогда, когда мы с Леди мчались на машинах, обгоняя друг друга, и на нас можно было показывать детям: "Вот, дети, посмотрите, это сумасшедшие. Они разобьются вон на том повороте".

Я знал, что этого не случится. И когда мне навстречу вылетела машина, мне достаточно

было лишь дрогнуть. Это как тот человек, который держит в руке наведённый на тебя пистолет, а ты смотришь ему в глаза и идёшь на него. Ты подходишь и забираешь у него пистолет, и он отдаёт. Но стоит тебе только на миг испугаться, на миг поверить в то, что ты можешь сейчас умереть, и он выстрелит, даже не успев понять, что он делает - это произойдёт автоматически: сигнал от глаз к глазам, и команда пальцу - "Нажать".

Однажды такой трюк проделал Адольф Гитлер. Я подумал: "Значит, он был отважным человеком",- но я заблуждался. Не нужно никакой храбрости, чтобы сделать это. Нужно просто верить в своё бессмертие.

Нужно выяснить свои отношения со смертью.

Я помню, как Мэгги ворвался в комнату и крикнул мне: "Крис! Она умирает!"

Она была в больнице. Нас не хотели пропускать, но мы всё равно прошли.

Её едва откачали. Она наглоталась таблеток.

– Я не знала, умру я, или нет,- объяснила она мне.

– Провела эксперимент?- сказал я.- Хотела проверить, страшно ли умирать? Или начиталась Моуди?

– Я хотела знать, умру я, или нет,- сказала она.

"Должен ли я жить",- сказал Леонид Андреев и, закрыв глаза, стал слушать, как рельсы поют песню смерти, которой нет...

Мне заплатили деньги.

Я сказал, что это, пожалуй, чересчур щедрое вознаграждение. Просто, чтобы сказать что-то.

В ответ я услышал: "Нам не хотелось бы, чтобы вы сочли, что мы вас эксплуатируем".

Я мысленно отметил, что фраза получилась слишком длинной.

– Любопытно,- сказал я.- Захватил ли он с собой на тот свет адвоката?

– Для чего?- последовал вопрос.

– Чтобы тот защищал его на Высшем Суде,- сказал я.

– Азартно шутите,- заметили мне.

– Если играть, так с азартом,- сказал я.

Эксплуатация... Сколько огненных кругов вертелось вокруг этого словечка. Мы спорили до сипоты, у меня уже саднило горло, и я хотел сдаться, но Крис не желала отпускать меня так дёшево, требуя отречения по всей форме, и тут во мне вновь просыпалось упрямство, и перепалка возобновлялась, и так до бесконечности. Я помню, как у меня пропал голос,- я мог только шептать,- а Крис, напротив, перешла на крик. Мы шли по улице и грызлись из-за какой-то ерунды, Крис вопила так, что на нас оглядывались, и я пытался урезонить её, но она лишь презрительно фыркнула: "Подумаешь, пай-мальчик!"

Зачем-то нам было нужно, чтобы один из нас был непременно прав, а другой нет. И если я говорил: "Бердяев",- Крис с пренебрежением отмахивалась: "Да ну его!" Я, зная, что она его даже не читала, лез на стенку, Крис отвечала тем же, и поехало. Она обзывала меня конформистом, я её - истеричкой.

Заканчивалось обычно тем, что мы мирились. До следующей ссоры.

"Не мир я пришёл нести, но войну".

Может показаться странным, что при всей своей агрессивной непримиримости Крис часто цитировала Евангелие. В её глазах Христос был первым в истории анархистом.