Танец для живых скульптур
Шрифт:
Я рассказывал.
Она слушала.
Потом я включил музыку.
...........................................................................
– Знаешь, как-то смешно получается,- сказал я.- Тебе, наверное, это не очень легко понять... Но я всегда считал, думал, что всё вот это,- я обвёл вокруг себя рукой,- всё это ненастоящее, что ли, фальшивое. Всё равно как сусальное золото.
– Всё?- спросила Леди.- Неужели, всё?
– Да. Салфеточки, вазы, люстры, запонки, пряжки на туфлях, даже рождественская ёлка... Нужно нарочно убеждать себя в том, что это несёт
– Но теперь ты так не думаешь?
– Ты знаешь, у меня была подруга... Она всё время повторяла: "Мы живём в империи лжи". И я тоже так думал. Вся беда в том, что люди изолгались, всё зло в лицемерии. Как будто если резать правду-матку, это что-то решит... Забавно. Но мы, действительно, думали, что вся соль в том, чтобы говорить то, что думаешь. Даже больше. Искренность как панацея. Нечто вроде душевного эксгибиционизма. Мы думали, что так будет достигнуто взаимопонимание между людьми. Полная откровенность. Ведь если ты обнажаешь свою душу, ты уже не можешь таить злобу, и всё гадкое, что есть в душе человека, что накапливается, таится, пока, наконец, не прорвёт вот эту внешнюю глянцевую оболочку, всё это... Будет уходить из души, не сможет накапливаться. Можно долго говорить...
– И что же изменилось?
– Я понял, что человек сам не знает себя до конца. Нет, я это знал и раньше, конечно. Но дело в том, что... даже говоря искренне, можно заблуждаться. Можно совершенно искренне утверждать какую-нибудь глупость, говорить вещи ложные. И тем самым лгать перед Богом, которому открыто всё.
– Ничего,- сказала Леди.- В рождественскую ночь можно и помянуть Бога.
– Хочешь сказать, понесло на душеспасительные темы? Может быть, ты права.
– Нет, что ты. Я совсем не хотела...- заторопилась Леди.
– Ведь бывает так, что два человека разговаривают, и оба говорят искренне, а друг друга не понимают. Взаимопонимания так и нет. И можно думать, что ты лжёшь, а на самом деле, говорить правду. Кому из нас открыта вся правда до конца? И кто может утверждать, что если он говорит искренне, то он говорит правду? Есть некий порядок вещей, и мы то следуем ему, то уклоняемся от него... Может быть, это даже не совсем то, что я хотел сказать... Но нужно чувствовать, слышать, слиться воедино. С чем? С миром, наверное. Но всё время открывать себя. Не изнутри наружу, а внутри себя самого. И даже так: извне вовнутрь,- нет,- скрытое в проявленном? Себя через то, что окружает. И всякая красота мудрее всех наших суждений, как бы искренне мы на них ни настаивали. Но к чему я всё это говорю? Вот мы с тобой сидим сейчас, нам хорошо. Завтра всё изменится, но ведь так оно и есть, рождественская ночь бывает только раз в году... Ой, Леди. Нет, я всё-таки слишком много выпил, чтобы связно выразить это. Дело не в том чтобы не лгать, а в том, чтобы не говорить ложное. А как человек освободится от этого ложного, это уж его собственный путь. Так, наверное.
– Ты на всё хочешь найти ответ,- медленно произнесла Леди.
Я увидел, как флажки свечей встрепенулись от её голоса, или это мне показалось?
– Но, может быть, самое прекрасное в самой загадке?
–
– Хорошо, что мы никого не стали приглашать,- сказала она.
– Да. Рождество - домашний праздник. Это такое странное чувство... У меня есть дом...
– Правда, здесь хорошо? Здесь всё было так запущено...
– Как-то раз я разговаривал с одной дамой, и она делилась своими впечатлениями от Рима. Я спросил её, как ей понравился Колизей. И знаешь, что она ответила? "Он очень запущенный".
– Почему ты смеёшься?
– Да нет, это я так. Он, и вправду, запущенный. Я думал, что всё это пережитки буржуазности, смешно, да? Ты знаешь, мой отец говорил: "Для каждого мужчины наступает время, когда он хочет, чтобы у него был свой дом". Он говорил, что оно наступит и для меня.
– Ты не поверил ему?
– Конечно, нет. Я был маленьким и слабым, и я считал, что он рассуждает плесневелыми догмами вековой тупости. В чём-то так оно и было...
– Но он был прав.
– Да, но я и теперь вижу, что мир очень испорчен. Я вижу это даже лучше, чем раньше. Но ничего. Я ещё приведу его в порядок.
– Он очень запущенный, да?- засмеялась она.
– Помнишь ту нашу вечеринку?- сказал я.- Ту самую.
– Конечно, помню.
– Помнишь?
– Ну конечно, помню!
– Это было почти то же, что и сейчас, это чувство...
– "Почти"- значит, не то же?
– Там всё время слонялись какие-то люди, я их не знал, и я говорил себе: "Кто они такие? Что они делают здесь? Почему они не уходят и зачем пришли?"
– Ты не любишь гостей,- сказала она.
– Я не люблю чужих,- сказал я.- Помнишь, как мы выбирали, кого пригласить, а я никого не знал, и ты рассказывала мне о каждом, а я всё равно не мог представить себе, что это за люди.
– Да, помню,- сказала она.- И ты говорил: "Зачем их приглашать, нам не нужен никто..."
– Да, да! Так оно теперь и будет. Мы будем с тобой вдвоём, только ты и я, сколько бы ни пришло гостей, чтобы поздравить тебя с днём рождения. Это будет наш дом!
– Нарезать ещё апельсинов?- предложила Леди.
– А?- сказал я.- Да, конечно.
......................................................................
Я подумал: "Разве они зелёные? Ведь они синие!"
Никогда, никогда я не видел таких глаз.
Она опустила веки, и зрачки скрылись в тени ресниц. И я коснулся её ресниц губами. Они дрогнули. Она открыла глаза...
.........................................................................
Стены, голубой потолок, ночник. Она слышит?
Мои мысли как призрак каравана,- ночь,- такой размеренный, такой степенный ход, они сами знают путь, и мне не нужно бояться за них, их шаг, уверенный, как по ступеням лестниц, залам, переходам родового замка. И факела горят, их свет зыбок.