Танец для живых скульптур
Шрифт:
"Он подавил твою волю".
"У Киплинга есть одна сцена, охота Каа. Он был как тот удав, а я сидел перед ним как бандерлог. Когда он повалил меня, я даже не сопротивлялся. Только на миг вспыхнуло: "Мария!"
"Её звали Мария?"
Как чайки кричат... Ведь это чайки? Мария!
Ма, Ма, Ма, рия, рия, рия!..
УМРИ!
"Я пришёл в общежитие. Мне просто некуда было больше идти. Была одна комната, там всегда собиралась какая-нибудь компания. Образец мужской солидарности".
"Почему мужской?"
"Это мужское общежитие. Обои
"И что же утром?"
"А не было утра. Я попросил станок. Хотел пойти в туалет, но вспомнил, что нужно держать руки в воде. Тогда я пошёл в ванную. Заткнул дырку в раковине полотенцем, открыл воду. И порезал вены".
Что это... как шумит... кровь... это море?.. Мария!.. чайки кричат... Ма!.. Ма!.. рия, рия, рия, рия рия!.................................
"У меня закружилась голова, так сильно, что я упал. Потом было темно, и я отбивался в этой темноте, но не видел, от кого. Только чувствовал, что этот кто-то одолевает, я сопротивлялся. Я думаю так было: кровь затекла под дверь,там щель была,- кто-то заметил, крикнул остальных, они взломали дверь, перевязали руку и вызвали "скорую".
"А что было потом?"
"Утром?"
"Потом".
"Больница. Психи в коридорах. Я в истерику, меня на вязки. Знаешь, что это? Это когда тебя к кровати привязывают, ноги, руки, а вокруг стоят и смотрят на тебя, ты кричишь им: "Развяжите меня!"- а они пальцем на тебя тычут, переговариваются, обсуждают... Или смеются".
"А потом?"
"Потом меня перевели в общую палату, потом в другое отделение, а потом выписали из больницы, и я поселился у Мэгги".
"И больше ты не видел её?"
"Чтобы помириться? Мама, я вернулся. Так бывает, да? В кино. Я пришёл туда, где всё это случилось. От соседей узнал, что жильца убили, зарезали ножом, а кто - неизвестно. Приходил следователь, задавал вопросы..."
"Ты думаешь, это она?"
"Нет, конечно".
"Почему?"
"Так ведь это я убил его".
Вспышка... Крик?.. Мария!.. Глаза... Остановились.
"Как! Когда?"
"Я не контролировал этого, но всё получилось очень ловко. Он был на мне. Рядом с диваном столик стоял, на нём корки от апельсинов, конфеты, коньяк... Моя рука схватила нож и ударила сверху, в спину. Потом ещё раз. Наверное, испугалась, что не убила до конца. Со второго раза я попал в сердце, и всё. А потом я увидел Марию".
...Она не смеялась... называй меня мамой... называй меня!.. Мария...
Она стояла на пороге комнаты, и я увидел её глаза. Всё это было как-то невероятно, немыслимо... Её лицо превратилось в маску, она даже словно бы постарела - так заострились черты её лица, но, в то же время, что-то было красивое в этом - в том, как она вошла, как остановилась, поражённая открывшейся ей сценой, как отшатнулась и схватилась за дверной косяк... А потом всё перестало быть так красиво, и я увидел, что она и
"Ты так всё и сделал?"
"Нет. Я просто стёр отпечатки, оделся, вышел и захлопнул за собой дверь".
Странно, что я вообще туда пришёл - мне трудно было поверить, что всё это произошло со мной. Что это был я.
Всё изменилось. Был Мэгги, и совсем другая, новая жизнь - всё только теперь начиналось. Я был очень счастлив тогда.
"И долго продолжалось твоё счастье?"
"Долго - месяца два или три, даже больше!
– почти полгода. А потом... Ты знаешь, что было потом".
Она не должна была мешать нам. Я не мог потерять Мэгги, и я пришёл к ней.
"Да. И она приняла тебя за клиента".
..........................................................................
Свечи горят тихо, теплятся на дне чёрного зеркала, по краю его на обоях, словно рой бабочек, лепятся приколотые булавками цветные картинки. Порхающие раскормленные амурчики.
Она лежит рядом со мной.
Я выбираюсь из постели, ищу на стуле свою рубашку.
Она следит за мной глазами, не отрывая головы от подушки.
– Ты не хочешь остаться?..
...........................................................................
.
А потом я сделал ей предложение.
"Об этом ты мне ничего не говорил".
Не сразу, конечно. Сначала был бурный роман, ночи, полные страсти...
"А она знала о вас с Мэгги?"
Да, знала. То есть, узнала, когда я сам рассказал ей.
Но самое интересное, что для неё я и был Мэгги.
И эти ласки, эти всхлипывания, идущие из самой глубины пылающего лона страсти, взывали к нему, ноющая боль вечного табу, исконной тоски, неутолимой, и в безысходности рвущей душу, когда клетки одежд отпускают её из плена, и падают замки, свет гаснет, и, повинуясь ей, губы бессмысленно шепчут и, вдруг, нащупав слова в безумном лепете, кричат о ней, страшно кричат о самом заветном, и, торопясь успеть выплеснуть эту боль и упиться ей, ставшей наслаждением, до сладостных судорог, успеть, пока обман снова, в который раз,и в этом безысходность запретной тоски,- не станет разоблачён, и на уста не ляжет неодолимая печать молчания, она впивалась в меня пальцами,- быстрее!- и я отвечал призывному лепету её губ, заслоняя собой его, Мэгги, принимая на себя то, что предназначалось ему.
"Как же он простил тебя?"
"А что ему оставалось? Мать предала его, а я - нет. Факты приходится принимать такими, каковы они есть, как бы при этом не было больно. Я разорвал круг этой игры. Боль кончилась. Кто-то должен был пролить её слезами..."
– Вот и всё, что я хотел тебе рассказать, Леди...
...........................................................................
За окном была ночь, снег.
Ёлка мерцала как заплаканная.
Давно уже пробило полночь.