Танец души:Стихотворения и поэмы.

Щировский Владимир Евгеньевич

Нежность в стихах Щировского является синонимом любви. Нежен и сам поэт, и его тело, и его память, и его песни, и состояние его покоя. В единственном контексте (слова в нежном роде) нежность служит знаком пошлости.

Милый(20): Я думаю: девочка милая; Частица милаявеселой суеты; В миломдоме, доме старом; Я ли откажусь от кроткой взманы Милого, зеленого огня?; Полетит душа легко и тихо На зеленый милыйогонек; Я милая, я всё могу; Дрогни, гитара! Бутылка, блесни Милойкометой в немилые дни; Как же мне не умилиться; Как мил, как трогателен сей незабываемый Под детской грудью слабый поясок; Провинциалочка! Милуюручку Дайте поэту кошмарных времен; Я

хожу к тебе, милаяОля, В черном теле, во вретище злоб; В миломбалете родимой зимы; Как были некогда милыДетей безгрешные балы; И дома милогокасался ветер вьюги; Лукавя старикам и милыхдам смеша; А помнишь, милый, помнишь те Академические бреды; Все было глупо, нежно, мило; Милуюшкольницу учит весна; Милыйи стройный молодой человек.

К разряду милого и милых у Щировского относятся женщины, Муза, старый дом, блаженный потусторонний приют души, обычаи прошлого, а также вино и веселье.

Стар–(32): Качели, бури, старостьи кончина; Будь умной: я стари глуп; стародворянские пруды; И громы ладные старинныхливней; И любимыми ставшие образы старыхковарств; В милом ломе, доме старом; И наши старыесердца; Сумерки в старомсаду; Старческиясно любя; И покрой ее земного платья, Как неизмеримо стар; Я впадаю в твою дребедень, Как впадает в маразм старикашка; Под имперскую, старуюкрышу; Старухичинно обмывали; Стынет дохлая старуха, Ни добра, ни зла; Разведал старческуюгрань я; Как старитсялицо; Вот и старостьблизка; И в старости, вдруг; Вероломство староговина; Устарелыйкораблик – кому-то Он счастливую встречу принес; Старыйклуб отделан заново; Злилась, старела, любила детей; В старомПариже я был театральным танцором; В завидущих глазах старушонок; Старойдевы над чахлыми розами Раздастся плач; Для старческойдуши целительным теплом; Лукавя стариками милых дам смеша; Женился в старостии породил меня; Мой друг, мой друг! Ты видишь, я старею; Персть и твердь он старческиценит; К старичкугенералу; В эту ночь расстреляли старичкагенерала.

Старость раскрывается у Щировского сложно и неоднозначно.

С одной стороны, всё старое вне самого человека мило и дорого; с другой стороны, облик человеческой старости и процесс старения пугают поэта. Есть еще одно свойство старости – мудрость (старчески ясно любя), но даже в этом контексте человеческая старость остается печальным и непривлекательным законом природы. Кстати говоря, Душа в представлении поэта тоже стара: «У бабушки-души слипаются глаза…»

Память(6): Но ушедших от нас, и поэтому только любимых, Моя памятьспокойно, свободно и нежно хранит; В строгой памятиживы друзья, и вино расставанья Затаил и сберег любопытный и дерзостный вкус; Он живет, чужому чуждый маю, Памятьюмоей припоминая Плеск колодца, говор, стук амфор; Можно просто ценить вечера И свою олимпийскую память, Предводящую бегом пера; И всё любимое когда-то Сквозь памятьвыступит, как пот; Наяву с каждой секундой всё меньше и меньше меня, Пылинки мои уносятся, попусту памятьдразня.

Память в поэтическом мире Щировского обладает свойством нежности (т. е. любви). Она хранит как близкие образы прошлых времен, так и мгновения собственной жизни поэта. Щировский называет свою память олимпийской, сравнимой с памятью греческих богов, и считает ее основой своей творческой силы (ср. также контексты с Мнемозиной). Память пытается задержать уходящее плотское бытие поэта в его сознании – впрочем, тщетно: остаются только воспоминания о приключениях души.

Скука, скучный(19): Наша романтика скучная; Сам себе говорю – «не скучай», И скученмне дневной обычай – Шум человеков, звон посуд; Зачем мне скучнаяборьба; Всю политехнику желаний, злоб

и скука; Солнце над сквером… Но скукавсё та ж; Древняя скукауводит к могилам; Скучноватослушать, сидя дома; И лапы скукивсё короче, И проступают всё живей Нерусские, немые очи Под полукружьями бровей; Укрась собой мой скучныйдом; Скучныйвечер при дверях; И не припомнить ей скучнуюбыль – То ли была она где-то расстреляна, То ли попала под автомобиль; Был на виду у придворных скучающихдам; От приморского скучногосада; Как скучнодопустить, что испражнялась Ева! Для скукиэтакой и вечность коротка; Я внемлю и смеюсь: мир скучени греховен; Взглянул на всё глазами скуки; Скученхлад и гнет.

К области скуки и скучного относится вся плотская жизнь людей и вся социальная действительность, окружающая душу поэта. Вырвать из скуки может только любовь. Характерно, что скука имеет ассоциацию с политехникой (см. выше о шпенглерианстве Щировского).

Книга(8): Умные книгичитаю; Сочетаются ветр придорожный с чернокнижиемуличных плит; Комната, книга, жена; Нам и нежность, и книги, и водка; От неприглядного разгрома Посуды, книг, икон, белья; Здесь согревалось всё – и книгии картины, Все вещи вещие; Я в детстве прочитал стихи из отчей книги; И вышла ты из книги, из обмана, И в мой сошла молитвенный фиал.

Образ книги у Щировского чрезвычайно насыщен. Книга — это и память уличных плит о минувших событиях, и часть привычного поэту быта, и священный предмет, и источник знания, и возвышающий душу обман, сказка, из которой выходит любимая женщина

Таким образом, даже беглый и предварительный анализ может показать, что в поэтическом языке Щировского Любовь-Нежность, Память, Древность и Книга – атрибуты Души – противостоят Старости и Скуке – неизменным спутникам жизни Тела. Будущего как призываемого времени в поэзии Щировского нет вообще. Такова метафизика автора, более, чем кто-либо из его современников, заслужившего именование поэта-философа, но растворившего свою философию в совершенных образцах лирики.

Владимир Щировский — поэт чистой ноты. Его стихи входят в душу потому, что ею созданы и к ней обращены. Ома исключительно музыкальны и даже хореографичны, их ритмы позволяют ощущать жизнь как игру и как танец, но, когда необходимо, им может быть присуща и скуповатость хроники, и скорбная протяжность элегии. Поэт не фальшивит в изображении своих чувств и не лукавит в своих мыслях. Ему свойственна исключительная интеллектуальная честность, позволившая по-своему увидеть мир и не обмануться ложными идеалами, которые подсовывала история. Обращение к поэзии Щировского означает для современного российского читателя не только запоздалое признание самого поэта, но и – главным образом – готовность признать его историческую и метафизическую правоту. Без такого признания неизбежно пострадает любое эстетическое чувство. Щировский не сводим к чистой лирике, равно как и к рациональным метафизическим конструкциям. Глазам современного читателя он предстает как исторический мистик, последний акмеист, таланта и памяти которого, проживи он дольше, хватило бы на собственную «Поэму без героя».

Условные Сокращения

Архив А. Н. Доррер (Фонд В. Щировского:ЦГАЛИ СПб. Ф. 519)

Д. 1 – поэма «Ничто». Машинопись. 10 лл.

Д. 2 – стихотворения 1923-1934 гг. Машинопись. 22 лл.

Д. 3 – стихотворения 1926-1941 гг. Автограф Е. Н. Щировской в школьной тетради с надписью на обложке: «Ранние стихи ленин­градские и харьковские и Ничто». Тетрадь изготовлена в Ростове-на-Дону в 1954 г. Чернила. 13 лл.

Д. 4 – стихотворения 1933-1940 гг. Автографы автора и Е. Н. Щировской на листах различного формата. Чернила. 9 лл.

Д. 5 – стихотворения 1937-1940 гг. Автограф Е. Н. Щировской на листах различного формата. Чернила и шариковая ручка. 15 лл.

Д. 7 – 3 стихотворения в письме Е. Н. Щировской к А. Н. Доррер (02.09.1955). Чернила. 3 лл.

Д. 8 – А. Н. Доррер. «Владимир Щировский». Биография. Автограф (1990). Чернила. 9 лл.

Публикации

Звезда –ж. «Звезда», 1991. № 5. С. 3-5. Вступ. Заметка И. Сухих. Публ. Л.Г. Чащиной.

НБП– Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне / Сост. М.А. Бениной и Е.П. Семеновой. – СПб.: Академический проект, 2005 (Новая Библотека поэта) С. 470-488.

НМ– ж. «Новый мир». 1990. № 1. С. 164-167. Публ. А.Н. Доррер.

Огонек– ж. «Огонек». 1989. № 36. С. 16. Публ. Е.А. Евтушенко.

СВ– Строфы века. Антология русской поэзии / Сост. Е.А. Евтушенко, науч. ред. Е.В. Витковский. – М. –Минск, 1995, 1997. С. 501-508.