Танец меча
Шрифт:
Кратковременно заблудившись между коробками, Чимоданов наконец пробился к окну. За окном лежал плоский овал хоккейной коробки, на которой три бывших футболиста пили из горла портвейн. Подробности Петруччо увидел еще внизу, потому что отсюда, сверху детали не просматривались, и футболисты были не футболисты, а какие-то кызюки.
На батарее висела очередная желтая бумажка, сообщавшая: «Батарею руками не трогать! Это не деспотизм! Это в ваших интересах!»
Почему нельзя трогать батарею, Чимоданов не понял. Потрогал - и ничего. Ради любопытства намочил руку из
– А ты свет включи!
– посоветовала Вихрова и тотчас, не дожидаясь Петруччо, сделала это сама.
Чимоданова шарахнуло током, причем так, что он сел на пол.
– Озверела? Словами нельзя было?
– заорал он.
– Словами ты бы не поверил. Ты же Чимоданов!
– вздохнула Вихрова.
Петруччо хмыкнул. Наэлектризованные волосы стояли дыбом.
– А где большой секрет?
– спросил он.
– Большой секрет там! За мной, мальчики! Если кто-нибудь скажет, что этот секрет маленький, я съем свои уши!
– Вихрова распахнула дверь в соседнюю комнату.
На диване сидела Прасковья, одетая в старый мужской свитер, закрывавший ноги до колен. Свитер был прокурен и принадлежал, вероятно, все тому же вихровскому дяде. Зигя устроился на ковре и, от усердия высунув язык, ножницами вырезал из книжки с картинками зверушек. Ногти у него были разрисованы черным маркером. На Зиге была безразмерная черная майка с надписью: «Моя мама - лучшая на свете!»
– И давно они здесь?
– поинтересовался Чимоданов.
Прасковья взглянула на Ромасюсика, и тот стал разевать рот, как рыба в аквариуме:
– С тех пор, как сгорели мои шлепки!
О том, что вместе с шлепками сгорела гостиница, она забыла. Это были мелочи. Да и вообще вредительство Прасковьи часто бывало самое детское, неосмысленное, как у человека, начисто не понимающего, что такое зло и где начинается его царство. Свет - это в определенном смысле границы, зло же - дурная бесконечность.
Евгеше неожиданно вспомнилось, что недавно Дафна говорила при нем с Мефом о Прасковье. О том, что хорошо бы ее найти. Он решил потихоньку позвонить Дафне и вышел в соседнюю комнату.
Мошкин уже поднес трубку к уху, когда рядом вырос Ромасюсик.
– Кому ты звонишь?
– Маме, - с испугом соврал Мошкин.
У Ромасюсика из носа вылезла оса. Засахаренные глаза подозрительно таращились на Евгешу. Мошкин никогда не думал, что ходячая шоколадка может быть так страшна.
– Не надо звонить маме! Дай сюда!
– Ромасюсик потянулся за мобильником.
Евгеша с перепугу почти отдал телефон, но, на его счастье, Прасковье потребовалось что-то сказать, а ее «говорилки» рядом не оказалось.
– Роа-а-асю… ик!
– нетерпеливо и невнятно, точно дикий ворон, повторяющий человеческую речь, крикнула она.
Шоколадный юноша застыл, развернулся как робот и ушел, оставив телефон у Мошкина. Тот спешно позвонил Дафне.
– Я нашел Прасковью! Она у дяди Наты Вихровой!
– шепнул он и, торопливо удалив звонок из журнала звонков, вызвал маму, сразу нажав «отбой».
Когда Мошкин вернулся в соседнюю комнату, Ната
– Тетя, ни кивяйся! Купи мне морозено!
– попросил Зигя.
– Я тебе хотя бы нравлюсь?
– спросила Ната. Зигя закивал. Прасковья улыбнулась.
– А Чимоданов?
– голосом Ромасюсика спросила она.
Зигя вскочил и закивал так сильно, что едва не потерял голову.
– Зигя обожает. Чимоданова. Он его кумир. Зигя без него тоскует, как Шерочка без Машерочки!
– улыбаясь, пояснила Прасковья.
– Почему?
– Они когда-то петарды взрывали, а Зигя таких вещей не забывает.
– Не петарды мы взрывали… Уроды! Селитру перестали продавать. Азота нормального фиг достанешь!
– проворчал Чимоданов.
Мошкин хмыкнул. Он знал, с кем они имеют дело. Хочешь устроить вредительство - помести в учебник химии способ самостоятельного изготовления бомбы и напиши, что этого делать ни в коем случае нельзя. Только обязательно крупно напиши НЕЛЬЗЯ, иначе чимодановы такой абзац и читать не будут.
Пошатавшись по комнатам, они оказались в центре общеквартирного притяжения - на кухне. Здесь Чимоданов заинтересовался холодильником, но, увы, после двухнедельного пребывания Вихровой в доме в холодильнике остался только холод. Мошкин обнаружил над раковиной электрический котел, висевший выше уровня головы. В Евгеше взыграл экспериментатор. Он попытался потрогать котел ногой и одним ударом отшиб котел от стены.
Если бы это сделал Буслаев, обожавший колотить ногами по всему высоко висящему, Ната и не почесалась бы. Но Мошкин! Смирный Евгеша!
– Может, в психушку его сдать?
– предложила Вихрова.
Ромасюсик прищелкнул языком.
– Не прокатит! Психушка - место для тех, кто тронулся слегка. Такие, как наш Ев-гэ-шэч-кя, работают там не меньше чем докторами!
– произнес он с той невероятной ядовитостью, какая встречается только у старых дев и изредка у учителей маловажных предметов.
Чимоданову безо всякого повода стало весело (ударенение на «о»). Он вышел на балкон, перекидал вниз лыжные палки и гантели, а потом сделал на перилах стойку на руках.
– а-а-а-а-А!
– заорал он.
– Меня прет от осени, таланта и прочих гормонов!
«Прущегося» от осени мальчика Петю утащили в комнату и, чтобы он игрался тихо, дали ему вальтер без патронов, случайно оказавшийся в рюкзаке у Ромасюсика.
Остальные засели играть в карты и тотчас пожалели об этом. Когда Прасковья проигрывала, у всех начинала дико болеть голова, а обои в комнате загорались. Приходилось, постанывая, бегать с кастрюлей и гасить огонь. Переглянувшись, все стали незаметно спускать козырные карты под стол, но это оказалось только хуже. Выигрывая, Прасковья обзывала всех и хохотала. Вскоре в квартире не осталось ни одного целого стекла. Даже темные очки, которые вздумал нацепить Чимоданов, и те треснули.