Танец мотыльков над сухой землей

Москвина Марина Львовна

— Вы не раз встречались с Ковалем. Неужели не влюбились?

— А мне не показалось, — пожала она плечами. — Он такой смешной, как медвежонок.

* * *

Когда мы с Леней были в Киото, Яско Танака порывалась сделать мой фотопортрет.

— Я всех писателей последнюю фотографию делала: Чуковского, Берестова, Коваля, — говорила Яско-сан, нацеливая на меня объектив.

Леня дрогнул:

— А давайте-ка лучше, — сказал он, — я вас обеих вместе сфотографирую?

* * *

Дорофеев:

— Как?

Ты не знаешь, как я завалил рябину? У нас на даче? Митяев позвонил отцу, что над землей бушуют ураганы и дерево может упасть на провода и сделать замыкание. Ну, мы приехали, отец подпилил ее как следует, а дерево такое огромное, нам с ним никак не завалить. И все-таки, как ни странно, завалили! Причем так получилось — оно упало точнехонько туда, куда опасался Митяев, — на провода. И сразу все произошло, чего он так боялся — во-первых, замыкание на весь поселок, и вылетел движок у новых русских дач. А там же потомки Якова Свердлова — очень вредные! Папа вызвал электриков и — как я это проморгал? Пообещал им за все про все бутылку водки! Они обиделись и ушли. И начальник подстанции попросил у меня 400 долларов!..

* * *

Коллекционер, любитель искусства Тишкова, едет к нему в мастерскую в Чертаново два с половиной часа — с Тверской.

— Пора ему по месту жительства приобретать работы, — решил Леня. — На своей лестничной клетке. Кто-то все равно ведь что-то делает, старается. Выбивает чеканку или режет по дереву. А мы не замечаем…

* * *

Бессребренику Седову предложили создать для подростков проект супергероя, типа Шварценеггера, и выдавать по роману в месяц с последующим подключением команды сочинителей под его руководством: абсолютно коммерческий проект, гигантские средства на это отпущены, издательство приготовилось «стричь капусту»…

— Ну, все, — сказал наш Сереня, — Седов на «мерсе» будет ездить по пешеходным дорожкам!..

* * *

Встретилась с Юрием Ковалем, ему, бедолаге, в сельмаге города Мезень по недоразумению выбили зуб в очереди за вином. Я сразу вспомнила первую фразу его «Самой легкой лодки в мире»: «С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой».

— Тельняшка у вас есть, — говорю, — и золотой зуб уже не за горами.

— Да, — вздохнул он. — Правильно Цветаева сказала: «Стихи всегда сбываются».

* * *

— Я бросил свою печаль в воду, но она не утонула, — летящей пушкинской строкой написал Резо Габриадзе.

— Какая у тебя печаль легкая, — заметила художница Лия Орлова. — Если б я свою бросила, она бы ушла на дно, как топор, и меня бы с собой утянула.

* * *

В Праге на книжной ярмарке на сцене центрального павильона Андрей Битов собирается исполнить свою композицию по черновикам Пушкина в сопровождении джазовых музыкантов — Владимира Тарасова с барабанами и Александра Александрова с фаготом. Посетители ярмарки толпами проходят мимо. Битов рокочущим голосом в микрофон зазывает публику.

— Я всю жизнь не

мог понять, — говорит он, — почему Пушкин предпочитал что-то чему-то, когда и так было хорошо…. Идите сюда, садитесь, между прочим, это лучший барабанщик в мире… А это лучший фагот в мире… Поверьте, черновики интереснее читать, чем хрестоматию. Хотя черновики почему-то читают только ученые. Это чистая партитура для джазовой импровизации. Мы читали в Нью-Йорке — зал был куда больше, и публика куда строже, никто не понимал ни одного слова по-русски, но все сидели завороженные. Подходите, в Праге это будет в первый и последний раз. Мы не делаем из этого чеса. Штучное выступление. Я придумал эту фишку. Фишка — зерно — идея — это музыкальный термин. Итак, стихи, сочиненные ночью во время бессонницы.

Все трое погружаются в глубокую медитацию. Откуда-то из глубин подсознания возникают звуки — инструментальные и голосовые.

— Смутно смысла я ищу, я понять его хочу… Чего — добра иль зла ты был свершитель… Ты грозный был свершитель… И гол и наг пришел разврат… сердца застыли… и брата продал брат… цари отечество забыли… Добро и зло, все стало тенью. Все было предано презренью. Все, кроме власти.

Без очков читает.

Завел текст за микрофон.

Руки твердо держат бумагу, не дрожат.

— Опять «Бессонница», но другая. Он уже не ищет смысла, Он его уже нашел. Прочитаю, чтобы показать, что Он от него, в конце концов, оставил…

Те несколько человек, которые таки остановились или присели у эстрады, замерли потрясенные, не в силах пошевелиться. Дети из посольской школы преподносят цветы. Спектакль окончен. Тарасов разбирает ударную установку. Александров прячет в косметичку мундштуки, заворачивает в зеленые махровые полотенца колена фагота.

— Ну? Что? Отстрелялись, Андрей Георгич? — говорит Ира, сотрудница фонда Филатова, сопровождающая российскую делегацию.

Пригов Дмитрий Александрович в подобных случаях спрашивал:

— Отговорили?..

* * *

Владимир Тарасов — Битову:

— У меня вечер будет, посвященный Хлебникову.

Битов:

— «Хлебникову!» Небось ничего не читал!..

* * *

«Единственное, что я закончил, это курсы барабанщиков, — рассказывал Яков Аким. — Однажды меня делегировали пройти с барабаном по Красной площади. Записывали на демонстрацию в районном Доме пионеров.

Они спросили:

— Ты кто?

Я ответил:

— Я еврей.

— Да нет, мы спрашиваем — горнист или барабанщик?»

* * *

В Праге едем в машине, писатель Евгений Попов рассказывает, как он подружился с дирижером Колобовым. А тот ехал на юбилей к Виктору Астафьеву в Красноярск — дирижировать тамошним оркестром. И Колобов спросил, что Виктор Петрович хочет услышать?

Астафьев ответил:

— Я человек немузыкальный, не знаю ничего — наверное, Верди, Калинникова и Шёнберга.