Танец над вечностью
Шрифт:
— Вы не колдунья… — потрясенно прошептал я.
Пришло осознание того, что душевные узы никуда не исчезли, я сам их отверг, не желая признавать, что до сих пор люблю чудовище, но теперь, если приму страшную правду, то смогу подчинить тело безумицы… Ужас от осознания того, что тогда сотворю с ней, вдруг опустошил меня. Я застыл недвижимо, как мертвый, напряженный до предела.
— Мой цветочек поник… — разочарованно выдохнула истязательница. — Устали, да? Бывает… Вам надо попить шоколад, он способствует мужской силе.
— Убирайтесь, — одними губами выговорил я и закрыл глаза.
Но образ безумицы
— Кстати, а кому это вы заказали в подарок часы, а? — Хриз сползла с меня и села на кровати, свесив босые ноги. — Кто эта шлюха? Пихлер? Циркачка? Дочка аускрета? Кто?
— Вы.
— Хм… — она небрежным жестом собрала волосы и завязала их в хвост. — Так я вам и поверила…
Хриз прошлепала к секретеру, взяла коробочку и открыла крышку, сосредоточенно разглядывая содержимое. Странная тревога овладела мной.
— Мило… — Хриз достала браслет и потянулась к застежке.
— Не смейте! — взвился я, натягивая путы. — Не смейте трогать часы!
— Это еще почему?
Она защелкнула застежку у себя на запястье. Чернильная тьма заструилась по ее руке выше и выше… вспыхивая алыми каплями… подбираясь к сердцу… обвиваясь вокруг горла…
— Рубины… В часах… Колдовство может быть связано с ними! Слышите? Снимите!
— И не подумаю, — отрезала она, встряхивая запястьем и любуясь на себя в зеркале. — И кстати, господин инквизитор, к следующему разу, сделайте одолжение, побрейтесь сами, чтобы было больше времени на утехи. И попейте шоколад, чтоб не оконфузиться…
Она выгребла из ящиков все золото, накинула плащ на плечи и растворилась в темноте, неслышно прикрыв за собой дверь.
Глава 11. Хризокола
Я переоделась, натянула парик, спрятала часики и завалилась в постель, слыша, как за стеной надрывается инквизитор, тщетно пытаясь дозваться Луку. Внутри все горело и саднило, ныла и дрожала невидимая жилка в паху, а до губ было больно дотронуться. Я мурлыкнула сытой кошкой, сворачиваясь клубочком, и засунула голову под подушку, чтобы не слышать Кысю. Ощущение его чувств на пике наслаждения, гремучей смеси из страсти, ненависти и стыда, было столь полным и горько-пьянящим, что я вновь чувствовала себя живой… Пусть вопреки здравому смыслу, пусть ненадолго, пусть рискуя быть пойманной или узнанной, пусть умирая от внушенной боли, но оно того стоило.
А еще я знала, каким коротким будет мое счастье. Именно так счастлив безумец, сорвавший большой куш… Только конченый игрок может поставить на кон все, вплоть до последней рубахи, и упиваться выигрышем, жадно погружая пальцы в груду монет и обнимая игорный стол, при этом зная, что на выходе его уже поджидают вышибалы, чтобы избить и отобрать все до копейки… Но он живет ради этих мгновений, живет одним днем, он богат, он счастлив… До следующей игры…
Символ пылал на груди, пульсировал под веками, проникал в сознание. Мне хотелось сложить дулю и показать ее Единому. Я выиграла у тебя твоего верного пса! И буду играть на него снова и снова, пока не сдохну…
Кто-то бесцеремонно тряс меня за плечо и требовал проснуться. Одеяло вырвали из рук, а следом
— Вставай, лоботряс! — привратник пнул меня под ребра. — На хозяина напали, а он и в ус не дует! Вставай!
Я торопливо подскочила, спросонья отчаянно пытаясь сообразить, кто посмел покуситься на мой цветочек. Чудом успев схватить с тумбочки очки и напялить их на нос, я получила болезненный пинок под зад от привратника и оказалась в комнате Кысея. Тот сидел на кровати, завернувшись в одеяло и слепо уставившись в одну точку.
— Фрон профессор, вот разбудил его, живехонек он, — подобострастно раскланивался привратник. — Но как же так? Как на вас могли напасть? И никто не слышал? Много украли? Какой скандал! Сейчас пошлю за стражей…
— Не надо, — отмер инквизитор. — Я просто хочу… принять ванну… и смыть…
Меня разобрала злость на этого чистоплюя, корчившего из себя жерту. Подумать только, какая нежная ромашка оказалась! Привратник схватил меня за ухо и повел к двери:
— Слышал? Живо тащи хозяину теплой воды!
Впрочем, злость быстро улетучилась, и даже грубость привратника не могла испортить мне настроение. Я тащила полные ведра, мурлыкая себе под нос легкомысленную песенку и вызывая недоуменные взгляды прислуги. Если бы не тяжесть ведер, я бы даже приплясывала. В голове звенела необычайная пустота, которая вытесняла любые тревожные мысли. Не хотелось думать о том, как я буду объясняться с воеводой, что мне делать с Лешуа, как распутать клубок лжи вокруг Луиджии, закрученный шкодливым Кысенькой… И только где-то в глубине сознания упрямо тикала неясная мысль-напоминание о колдовстве… Но я не помнила, что именно было связано с колдовством, и вспоминать не хотела. Зачем портить себе такое чудесное весеннее утро, когда ярко светит солнышко, поют птички, тепло и вкусно пахнет ранняя клубника на кухне, а мой сладкий цветочек…
А он стоял в ванной комнате напротив зеркала, обнаженный и дрожащий. В его руке было зажато острое лезвие, приставленное к груди. От вида кровоточащих порезов у меня подкосились ноги. Ведра грохнулись об пол. Я бросилась к инквизитору, хватая его за руку и испуганно мыча:
— МММ!!!
Мне удалось вывернуть ему запястье, и лезвие с негромким звоном упало. Я тут же подняла его и вылетела из комнаты, поднимая брызги на разлитых лужах воды.
— Лука, постой!
Но я уже открыла окно и вышвырнула в него лезвие, от греха подальше. Ярость и ужас клокотали в груди. Праведник клятый! Козлина трепетная! Не может пережить, что его чуток поимели? Да не убудет от него! Пусть привыкает! И этой ночью были только цветочки, а пестики, тычинки и ягодки еще впереди! Я дрожала от пережитого ужаса так, что стучали зубы.
— Лука, ты что творишь?
Нагой Кысей прошлепал в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Его грудь выглядела кошмарно, как будто он пытался выцарапать на ней священный символ. Я едва сдержала стон, закрывая лицо руками, чтобы скрыть гримасу боли. Клятая бесконечность пылала и на моей груди.
— Ты испугался? — двинулся ко мне инквизитор. — Но я не собирался…
В этот момент в дверь постучали, а следом, не дожидаясь разрешения, в комнату просунулся офицер Матий с довольной ухмылкой, которая, впрочем, мгновенно сползла, уступив место изумлению.