Танец над вечностью
Шрифт:
— Этот мальчик болен, не надо его беспокоить, пусть проходит. Фрона Шарлотта, примите мое восхищение, вы чудесно выглядите.
Затянутая в черный бархат и парчу, искрящаяся брильянтами в темных волосах, высокая и худая, как жердь, Шарлотта обладала некой мрачной аристократической притягательностью. Она до дрожи напомнила мне бабушку, гордую воягиню Талму Ланстикун, последнюю из славного рода. Восхищение и злость боролись у меня в душе.
— Спасибо, ваше Величество, — она почтительно склонила голову перед императором, однако преисполненная собственного достоинства. — Вы очень добры.
И в этот момент злость победила. Я поняла, что Шарлотта никогда не примет Алису. Костьми ляжет, но не допустит, чтобы сын женился на простолюдинке.
— Восхищен вашей преданностью мужу, — император чуть заметно кивнул в сторону Джеймса. — Мне будет любопытно взглянуть на… На дочь вашего мужа.
— Благодарю, — на лице Шарлотты не дрогнул ни один мускул. — Мы все очень волнуемся за Луиджию.
Цвет лиц истуканов-охранников мне определенно не нравился. Однако спустя минуту стало не до них. К нам приближался Кыся в черном фраке. И он был не один.
На мгновение мне показалось, что я вижу под руку с ним Ежению. Но потом по замечанию Джеймса я поняла, что это не сон и не мара, а дочка аускрета Инженерной гильдии. Девушка была юной и рыженькой. Я сжала кулаки. В белом корсаже из себярского шелка и вильяжа ее талия была утянута так, что даже мне стало тесно. Пухлые плечи и пышная грудь нескромно прикрывались мирстеновскими кружевами и нелепыми буфчиками-фонариками. Длинный атласный подол был расшит жемчугом. Господи, да она же вырядилась, как под венец! Вся в белом! И эта шляпка с перьями и длинной вуалью явственно намекает на фату! Кровавое бешенство подступило к горлу, во рту появился соленый привкус. Я сжала кулаки и шагнула к этой сладкой парочке, но тут Джеймс подхватил меня под руку и потащил прочь.
— Представление скоро начнется. Пошли, Лука, потом с профессором поздороваешься!
Ложа благородного рода Гибауэр располагалась на втором этаже, в непосредственной близости от императорской ложи, но, увы, слишком далеко от ложи Кысея. Я свесилась через перила и ковыряла в носу, кося глаза на инквизитора.
— Лука, сынок, сядь на место, упадешь!
Рыбальски твердой рукой дернул меня обратно на место. В зале погас свет, и сцена озарилась неясным мерцанием газовых светильников, зазвучала томная музыка. От нечего делать я стала разглядывать императора, вернее, его охранников. В том, что эти пятеро были джасалами, я почти не сомневалась. Но Фердинанд Второй ни словом не перемолвился с ними, лишая возможности проверить догадку и использовать знание себе во благо. Если джасалов натаскивали на его голос, то могли возникнуть сложности. А с другой стороны… Глаза, привыкшие к темноте, нашли в зале офицера Матия. Яд… Да, яд медленного действия будет наилучшим вариантом, потому что тогда можно поторговаться. Но почти от любого яда есть противоядие. А если иначе?.. Если и нашим, и вашим? А потом наоборот? Это будет забавно. Я опять свесилась с балкона и злобно ухмыльнулась, разглядывая невозмутимого Кысея и его спутницу в белом. Гаденыш! Пожалуй, к трем тысячам золотых выкупа стоило добавить требование вернуть должок натурой…
— Вон она, смотри, сынок, вон наша Лу на сцене!..
На подмостках в ослепительных лучах светильников застыла Луиджиа. Ее хрупкую фигурку сковало стеклянное плетение нитей, волосы были спрятаны под шапочку, переливающуюся стеклярусом, на лице блестела серебряная маска. Девушка замерла, выгнувшись дугой и широко раскинув руки, вокруг нее кружились в танце маленькие воспитанницы из школы танца госпожи Рафаэль. Звучала тревожная музыка. И вдруг на заднем фоне появилось громадное стеклянное сердце и начало медленно опускаться на цепях. Оно было сделано из темно-красного стекла и изредка освещалось изнутри вспышками, которые совпадали со взрывами ударных.
— Огонь и лед,
От вида багрового сердца меня охватило дурное предчувствие. Рубины? Клятые рубины… Почему я не могу вспомнить? Раньше память меня никогда не подводила. Кроме приступов, конечно… Я силилась вспомнить что-то важное, связанное с рубинами. Купец вез рубины в Винден… Обручальное кольцо Ежении с рубином… Фамильный камень Рыбальски… Рубины в часах… И еще что-то… И только когда Пихлер золотым росчерком пронеслась по сцене и закружилась в багрянце своего алого наряда, я вспомнила. Кукла!.. Слова инквизитора о том, что я видела в оранжерее… А что я видела?.. Рубиновый ключ?.. Нет, рубиновый свет! Искра? Надо остановить выступление!
Музыка сошла с ума, унося с собой фигурки танцовщиц. Звуки мелодии накатывали штормовыми волнами, подхватывали отчаянную борьбу пламени и льда за сердце, которое разгорелось рубиновым светом и вспыхивало все чаще и чаще. Но ритм не совпадал, он отставал, безнадежно опаздывал от движений балерин, он терялся и исчезал в бесконечности. Но никто этого не замечал, зачарованный игрой света и тени. Пихлер кружилась вокруг ледяной Луиджии в порочном вихре… Нежность и жестокость… Любовь и ненависть… Ревность и прощение… Огонь страстей разжигался львицами, которые подступали все ближе и ближе к Лу. Их расшитые золотом одеяния все чаще вспыхивали крошечными алыми искрами, и тем сильнее разгоралось стеклянное сердце, грозя взорваться.
— П-п-п-плохо! — я отчаянно дергала Рыбальски за рукав, но он меня не замечал.
Барабанная дробь грянула так громко, что я едва не прикусила язык. Лед раскололся. Луиджиа вспорхнула призрачной бабочкой, растекаясь по сцене серебряной метелью. Они с Пихлер сошлись в последнем танце, в последней битве… за сердце… за жизнь… за вечность… Пронзая тьму, из-под ног Лу в танце летели рубиновые капли. Я сморгнула. Мне не показалось! Это кровь!
— Лу! Ей плохо! — не выдержала я. — ЛУУУУУУУУ!
Плюнув на все, я перемахнула через балкон, удачно приземлившись в проходе, и ринулась на сцену. Словно густой кисель сковал движения… Время замедлилось… Инквизитор медленно переставлял ноги с другой стороны, его крик искажался и превращался в чудовищный рев. Пихлер взвилась в прыжке и… исчезла, рассыпавшись сотней алых искр. Музыка оборвалась, и зал взорвался аплодисментами.
Время вздрогнуло и понеслось. Все смешалось в суматоху и пришло в движение. Восторг публики быстро сменился недоумением и ужасом понимания, а окрик инквизитора оцепить театр вызвал панику. Зрители вскочили с мест и ринулись прочь из зала, толпясь и застревая в проходах. Кому-то стало плохо, кто-то упал, кто-то кричал, кто-то ругался. Стражники беспомощно метались, не в силах остановить спятившую лавину. На сцене застыла Луиджиа, бледная, как смерть, ее балетные тапочки были красными от крови. Брызги на одежде стремительно темнели и расползались уродливыми пятнами. Неужели это действие спорыньи? Зачем эта дура выпила отвар перед выступлением? Нельзя было сделать это после? Я пыталась добраться до девчонки, но это было все равно, что плыть против течения. Меня сбили с ног, я едва успела сгруппироваться, чтоб не затоптали, а потом под прикрытием кресел выбралась и стала перепрыгивать через пустые ряды, пробираясь к сцене. Луиджиа пошатнулась и рухнула наземь.
— Лу-у-у-у! — заорала я и бросилась к ней.
Я тормошила ее для вида, а сама задирала на ней платье, пытаясь понять, выкидыш или что похуже. Ее серебряные чулки были пропитаны кровью, но только внизу. Какого демона?.. И тут меня оттолкнули от девчонки. Инквизитор склонился над Лу и приложил палец к ее шее, нащупывая пульс, потом поднял голову и заорал:
— Лекаря! Срочно лекаря!
Я подлезла ему под руку и пыталась расшнуровать балетные тапочки.
— Лука, не трогай ее! Уйди! Уйди, я сказал!