Танец с дьяволом
Шрифт:
Йозеф взял у нее шест, помог спуститься на манеж, поцеловал. Циркачи обступили ее, поздравляя с дебютом, твердя, что ей непременно надо войти в их труппу. Люба была счастлива.
Ей до безумия нравился цирк и разбитая рядом карусель. Деревянные лошадки под музыку скакали по кругу неведомо куда. Ей казалось, что вечером, когда карусель запирают, лошади мягко спрыгивают на землю и уносятся прочь порезвиться на воле, а на рассвете галопом возвращаются обратно, занимают свои места — и все это совершенно беззвучно.
Она мечтала уехать вместе с циркачами, когда кончатся их гастроли в Бродках.
В тот вечер она бежала домой со всех ног. Было холодно, изо рта вылетали маленькие облачка пара. Люба всегда удивлялась: почему этот пар — холодный, а тот, что поднимается из носика чайника, такой, что обожжешься?
Она добежала до своей улицы, свернула за угол. Четвертый с конца — их дом, серый, маленький, с двумя комнатками и с уборной во дворе. Влетела на кухню и остановилась: на столе лежали апельсины. Подумать только, апельсины! С черного рынка! Она замерла в предвкушении чудес. Только отец приносил домой апельсины.
— Папа! Папа!
Ответа не было. Она просунула голову в дверь задней комнаты, служившей одновременно и гостиной, и спальней родителей. Мать стояла у окна, держа в руке листок бумаги. Рядом стоял вовсе не отец, а дядя Феликс и, по правде говоря, никакой не дядя, а лучший друг отца. Держа ее за плечи, он повторял:
— Не плачь, Магда, не плачь.
Мать не сводила глаз с этой бумажки в руке.
— Мама, что случилось?
Прежде чем та успела ответить, раздался громовой стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату ворвались четверо усатых милиционеров. Сразу стало тесно.
— Где находится Адам Вода?
— Здесь его нет.
— А где он?
— Поехал к родственникам в Варшаву.
— Проверим. А вам придется пройти с нами.
— Что вам от меня нужно? — Магда, отпрянув, ухватилась за руку дочери.
Люба почувствовала в своей ладони свернутую во много раз бумажку.
— Пройдемте!
Магда оглянулась на дочь. Люба дрожала.
— Пожалуйста, разрешите… я отведу ребенка к сестре.
Один из милиционеров грубо дернул ее за руку и толкнул в дверь. Другой своей огромной волосатой лапищей ухватил два апельсина со стола.
— Магда! — крикнул вдогонку Феликс. — Не волнуйся, я побуду с Любой.
Милицейская машина отъехала от дома. Мать так и не успела сказать Любе ни слова. Разжав кулачок, девочка поглядела на смятую бумажку.
— Это письмо от твоего отца, — объяснил Феликс. — Он дезертировал из армии и убежал из Польши. По его поручению кто-то принес сюда корзинку апельсинов и письмо.
Люба прочитала:
Я очень люблю тебя. Обещаю, скоро мы будем вместе.
Она тщетно пыталась понять, что происходит. Маму забрали в милицию. Папа уехал. И все это произошло так стремительно… Только несколько апельсинов осталось на столе в доказательство того, что это не тяжкий сон.
— Не горюй, Люба, — сказал Феликс. — Все образуется, вот увидишь. Я тебя одну не брошу.
Она улыбнулась ему, а он — ей. В зубах у него была зажата спичка. Девочка любила Феликса: он всегда смешил ее и придумывал разные игры.
Ночью она без конца ворочалась на своей кровати в кладовке за кухней. То есть, это раньше была
Она спрыгнула на пол и прокралась в спальню. Феликс, постеливший себе на диване, тоже еще не спал. Увидев дрожащую от холода и страха девочку, в одной ночной рубашке, он откинул край одеяла. Она юркнула к нему.
— Ну, — сказал он, — ты почему это не спишь?
— Не знаю, не спится. Страшно. Можно, я тут побуду?
— Можно, — он улыбнулся и притянул ее к себе поближе.
— Дядя Феликс, — шепнула она. — Дядя Феликс, давай с тобой играть.
— Ну, давай, — сонно пробормотал он и пощекотал ее под мышкой, отчего Люба захихикала. — Теперь ты меня щекочи.
Люба тоже пощекотала его.
— Твоя очередь, — сказала она, переворачиваясь на спину.
Феликс поднял подол ее рубашки и начал медленно водить рукой по животу, спускаясь все ниже. Потом остановился. Люба пощекотала его живот. Он засмеялся:
— Ну, хватит!
— Ничего не хватит! Твоя очередь!
Феликс принялся осторожно поглаживать ее между ногами, и это было приятно. Рука его поползла выше. Ей понравилось это, хоть и не было щекотно.
— Теперь ты, — сказал Феликс, разводя ноги.
Люба повела рукой и наткнулась на что-то длинное и твердое.
— Ой, что это? — спросила она.
Феликс тяжело дышал.
— Большой палец, — ответил он.
Люба рассмеялась. Конечно, никакой это был не палец, но ей нравилось трогать это и чувствовать, как оно становится больше и тверже. Феликс взял ее руку в свою и стал водить у себя между ног вверх-вниз.
— А тебе не больно, дядя Феликс?
— Нет… нет… — выдохнул он.
«Палец» подергивался под ее рукой и делался все больше. Потом Феликс негромко застонал, и по руке у нее потекло что-то теплое. Феликс лежал неподвижно, а то, что она гладила, уменьшилось и стало мягким. Любу это поразило.
Феликс вытер ее пальцы о простыню, взял девочку на руки и перенес на кровать. Она сразу же заснула.
Магду через несколько дней выпустили, но милиция не потеряла надежду выведать у нее, где скрывается Адам. Этот год был ужасен: в любое время дня и ночи мог раздаться стук в дверь, а за ним следовали бесконечные допросы в отделении. Хорошо еще, Феликс никогда не отказывался посидеть с Любой, а та никогда не капризничала и не плакала.
Хотя заплакать было от чего — вокруг творилось что-то странное. Однажды, когда она с матерью шла по улице, к ним подошел сосед, секретарь местной ячейки компартии, и прошипел:
— Твой муж — изменник родины!
В другой раз какая-то женщина хлестнула ее ладонью по лицу:
— Не смей приставать к моему Яцеку!
Спустя год милиция оставила ее наконец в покое, но соседи — нет. Теперь в ход пошли самые невероятные сплетни. Магда и не пыталась опровергать их, а просто всегда следила, чтобы просторная блузка, скрадывавшая очертания ее точеного тела, была застегнута доверху, чтобы длинная юбка прятала стройные ноги, чтобы на лице не было никакой косметики, а волосы были собраны в незамысловатый пучок на затылке.