Танец с дьяволом
Шрифт:
— Папа, почему Бог не удержит людей от дурных поступков?
— Бог сам уменьшил свою власть над человеком, когда дал ему свободу воли. Человек сам должен выбирать между добром и злом.
— Но ведь добрых людей наказывают!
— Нет. Их не наказывают, они страдают… иногда.
— А разве мы не богоизбранный народ?
— Конечно, ты же сам знаешь.
— Почему же Бог не защитит нас? — голос его зазвенел.
Отец неотрывно смотрел на свое творение.
— Он защитит. Защитит, — очень мягко
Мойше побрел прочь. Впервые в жизни он усомнился в правоте отцовских слов.
Ноги в грубых арестантских башмаках остановились перед окном, потом шагнули назад, и Мойше увидел улыбающееся лицо Давида.
— Давид!
— Как дела, Мойше?
— Хорошо. Только папа все время кашляет.
— Ты присматривай за ним. Сам знаешь, что они делают с теми, кто больше не может работать.
— Ладно.
— И вот еще что… — Давид быстро оглянулся по сторонам. — Передай отцу — это его подбодрит — я слышал, итальянцы говорили, что союзники наступают! Война скоро кончится! Через несколько месяцев нас освободят!
Мойше, вцепившись в прутья решетки, прижался к ним лицом:
— Правда?
Давид кивнул, улыбаясь во весь рот:
— И еще скажи ему… Рахиль жива-здорова.
— Ты видел ее?
— Видел. Мы вешали книжные полки в комендантском доме. Она вас крепко целует.
— Папа будет счастлив.
— Мойше… Потом, когда все кончится, я хочу, чтобы ты был моим шафером.
— Кем-кем? — это слово было ему незнакомо.
— Шафером, свидетелем на бракосочетании, — он снова оглянулся. — Я хочу жениться на твоей сестре. — И лицо его исчезло.
Мойше отпрянул от окна, кинулся в мастерскую, громко крича:
— Папа! Папа! Давид сейчас ска… — и осекся.
Двое немцев-надзирателей выволакивали из мастерской обмякшее тело отца. Якоб, всегда такой сильный, всегда готовый защитить и прийти на помощь, сейчас беспомощно полз по полу, не сводя глаз с сына. Мойше, вскрикнув, бросился на немца, но тот, двинув рукой, отшвырнул его так, что он упал прямо на статую. В ужасе он ждал, когда кованый сапог размозжит ему голову. Потом лишился чувств.
Когда он очнулся, отца уже не было. Ощупав трясущейся рукой голову, он обнаружил на затылке шишку. Пол был весь в крови. Лицо распятого было обращено к нему.
Давид ставил в особую нишу книжный шкаф, который должен будет скоро заполниться переплетенными в кожу томами Ницше, Шопенгауэра, Гете. Спальня в комендантском доме была просторная, обставлена массивной резной мебелью. На окнах висели тяжелые бархатные шторы, перехваченные внизу атласными витыми шнурами.
Когда появилась Рахиль с картиной в серебряной раме, которую она до блеска начистила на кухне, Давид отложил молоток. Подойдя к столику возле кровати, девушка
— Рахиль… — прошептал Давид.
— Т-с-с… могут услышать…
Давид притворил дверь и вернулся к Рахили.
— Прошу тебя, — она пыталась высвободиться, — не надо… Это опасно…
Давид, не слушая, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал.
— Какая ты красивая.
Рахиль смущенно комкала свой передник, надетый поверх форменного синего платья. Давид отвел от ее лица длинные темно-каштановые волосы.
— Знаешь, я видел Мойше и сказал ему, как я тебя… как я к тебе отношусь. Ему сказал, а тебе не решаюсь.
Запрокинув голову, она смотрела на него, карие глаза наполнялись слезами.
— Не плачь, Рахиль… — он сжал ее руки. — Я люблю тебя. Я не дам тебя в обиду. Верь мне. Совсем скоро мы будем вместе.
Дверь приоткрылась, и они отскочили друг от друга. На пороге стоял комендант со своим адъютантом.
— Кончил работу?
— Пока нет, господин комендант, — Давид торопливо подошел к шкафу. — Тут еще на несколько часов.
— Доделают без тебя.
Давид, не взглянув на Рахиль, пошел к дверям, ступил за порог, не оглянувшись. Адъютант вышел и закрыл дверь. Рахиль осталась с комендантом наедине.
Комендант снял фуражку и перчатки, присел к столу, просматривая какие-то документы. Рахиль, умоляюще сложив руки, дрожа всем телом, приблизилась к нему:
— Господин комендант… пожалуйста, извините его… Он не виноват…
— Разумеется, не виноват. Виновата твоя красота. Я его отлично понимаю. Устоять невозможно.
— Но он всего лишь сказал мне, что видел моего брата…
— Если тебя интересует кто-либо из заключенных, Рахиль, обращаться следует ко мне, — голос коменданта, утратив начальственную строгость, звучал почти приветливо.
— Я поняла, господин комендант.
— Рахиль, — отложив бумаги, он откинулся на спинку стула, взгляд голубых глаз смягчился, — не надо смотреть на меня с таким ужасом. Я ведь не зверь. Разве с тобой плохо обращаются, разве тебя обижают?
— Нет, господин комендант.
— Сколько лет твоему брату?
— Двенадцать, господин комендант.
— Ну что ж, пусть помогает тебе на кухне. Ты не против?
— Нет, господин комендант… Конечно, нет, господин комендант… — Рахиль смеялась, хотя слезы лились у нее из глаз.
Комендант улыбался.
Мойше выдали чистую рубашку и пару брюк, в маленькой комнатке за кухней, где жила Рахиль, ему поставили топчан. Снова, как когда-то на мызе, они были вместе. Он рассказал ей про отца. Матери никто из них не видел с того самого дня, как ее увели. Оба знали, какая судьба постигла их родителей.