Танец убийц
Шрифт:
3 часа ночи
Группа во главе с полковником Мишичем устремилась из Старого Конака во двор здания, где оказалась застигнута неожиданностью — на иссушенную землю падала мелкая изморось.
Богданович с четырьмя офицерами остался, чтобы проверить подвал и чердак.
Внезапно сильный порыв ветра заставил Лазу Петровича остановиться под навесом.
— Ради всего святого, господин полковник, — взмолился он, — скажите, чтобы принесли мою фуражку. У Ваших молодых людей на голове густые волосы, а у меня их осталось совсем немного. Остаться
Мишич пристально посмотрел на него.
— Вы что, действительно боитесь смерти?
— От простуды — да, от пули — нет, вернее, от хорошего прицельного выстрела. Это — просто халтура. — Он показал на свою перевязанную руку.
Капитан Ристич похлопал по плечу одного младшего лейтенанта, чьи волосы были такими густыми и всклоченными, как парик у клоуна.
— Дайте ему фуражку. Вообще-то, обычно на военной службе люди привыкают к тому, чтобы побыть под дождем, но наш генерал наверняка не нюхал полевой службы — у него были особые обязанности, в постели королевы. Уж там наверняка всегда хороший климат.
— В высшей степени неуместное замечание, господин капитан, к тому же отдает дурным вкусом, — сказал Лаза, прежде поблагодарив лейтенанта, который просто положил на голову генерала собственную фуражку.
Перед караульным помещением они встретились с полковником Машиным, он стоял с двумя штатскими — будущими министрами, — и те непременно хотели знать, почему им до сих пор не сообщили об успешном завершении путча.
— Куда вы направляетесь? — спросил офицеров Машин.
— В Новый Конак. Они должны быть где-то там.
Штатские насторожились, и Любомир Живкович, молодой адвокат, принадлежащий к радикалам, спросил:
— А кто там должен быть?
— Король и королева, — смущенно сказал Машин.
— И Вы не знаете, где они?
— В Старом Конаке их нет. Как-то им удалось улизнуть. Но непонятно, как и когда. Один из лакеев утверждает, что перед часом ночи он сопроводил их в спальню. Далеко уйти они не могли.
Штатские скептически посмотрели на Машина.
— Нам Вы сказали, что все идет по плану, — с упреком сказал Живкович.
— Так оно и есть. Все равно мы их найдем, — раздраженно ответил Машин. — В этом старом муравейнике углов и закоулков больше, чем в любой катакомбе.
— Вы все тщательно обыскали? — спросил Генчич, второй штатский.
— Да, конечно.
— А откуда Вы взяли, что они могут быть в Новом Конаке?
Мишич растерянно пожал плечами.
— Генерал Петрович сказал, что они могут быть только там.
Адвокат обменялся взглядами со своим спутником.
— Ну что же, желаем удачи, господа. Нам лучше вернуться и сообщить обо всем коллегам. Мне не нужно говорить, что все они также желают вам всего наилучшего.
Они пожали всем руки и поспешили к воротам; было очевидно, что они стремились как можно скорее покинуть поле битвы, где вопрос о победителе был еще не решен.
На небе не было ни звезды, все затянуло тучами, и дождь резко усилился. Расположенные вокруг Конака отряды производили глухой шум, который, казалось, был наполнен тревожным возбуждением.
— Кто-то должен
— И что следует им сказать? — спросил Мишич.
— Что-нибудь. Что король убит. Что он сбежал. Все слышали взрыв — опасно, если они сами начнут строить догадки.
Мишич оглянулся, словно надеясь, что найдется еще кто-нибудь для этого поручения. Никто, естественно, не вызвался. Он не мог в темноте разглядеть, что написано на лицах офицеров, но их молчание ясно говорило о сомнениях и равнодушии. Он без труда читал их мысли. Их было сто пятьдесят человек, ворвавшихся во дворец; они грабили, взрывали и жгли, убили сержанта дворцовой охраны, но, пока Александр Обренович на свободе, победа была не на их стороне. Они рисковали своими жизнями, чтобы удовлетворить честолюбие каких-то штатских: этого Йована Авакумовича, который спит и видит себя премьером, адвоката Живковича, бывшего министра внутренних дел Генчича и стареющего принца Петра, который сидел себе в безопасности в Женеве. У всех у них хитрости и ума хватало держаться до поры до времени в тени, а в огонь посылать тех, кто носит форму. Все они, и принц Петр, останутся в живых, в то время как они, люди в форме, будут болтаться на виселице.
Какой-то юный лейтенант влетел галопом на неоседланной, неуклюжей лошади во двор. Он спешился перед Машиным и отдал честь.
— Лейтенант Милан Маринкович покорнейше просит разрешения доложить, господин полковник! — выпалил он, не переводя дыхания. Его симпатичное круглое лицо сияло от удовольствия.
— Да, докладывайте, — устало промолвил Машин.
— Осмелюсь доложить, господин полковник, что я лично застрелил военного министра Милована Павловича и министра внутренних дел Велью Тодоровича.
Машин был сбит с толку.
— Да? А почему Вы? Разве это не было поручено капитану Йосиповичу и лейтенанту… сейчас не могу припомнить его фамилию.
Он замолчал. Напряжение и мытарства не желающей заканчиваться ночи давали о себе знать. Сейчас Машин даже не мог понять, почему фамилия министра Тодоровича стояла в списке. Известие об убийствах, которое еще час назад он выслушал бы с удовлетворением, теперь воспринималось как дополнительная тяжесть к непосильному грузу, навалившемуся на него в последние часы.
Воодушевленный своими подвигами, Маринкович продолжал:
— Докладываю, господин полковник. Действительно, было поручено капитану Йосиповичу и лейтенанту Поповичу. Но дело обстояло так, господин полковник. Когда наш взвод под командованием капитана Йосиповича прибыл к дому Павловича, министр уже ожидал нас: он стоял, полностью одетый, у окна на верхнем этаже. Наверное, слышал взрыв в Конаке, понял, что к чему, и приготовился к обороне. Капитан Йосипович открыл огонь, но министр пригнулся и стал стрелять в ответ. Он ранил одного солдата. Я быстро обошел дом, зашел с черного хода и поднялся по лестнице наверх. Дверь в комнату министра была заперта, но я взорвал ее с помощью патрона со взрывчаткой, который принес с собой, и застрелил министра Поповича. Он не сразу умер, тогда я приказал солдатам добить его прикладами.