Танец убийц
Шрифт:
— Да, конечно. Но я ее Вам не покажу, пока Вы не прикажете этим бесноватым прекратить бесчинствовать. Не достаточно ли того, что уже натворили во дворце? Можно подумать, что было нашествие татар.
Машин попытался перекричать шум: «Прекратить! Прекратить!» Но люди, увлеченные стремлением все разрушить, продолжали размахивать топорами. Ристич и остальные присоединились к ним и пытались рубить стену саблями.
— Прекратить сейчас же, черт побери! — заорал изо всех сил Мишич, забыв, что это он приказал принести топоры. Затем он обратился к Лазе: — Где дверь?
Впервые Михаил испытывал восхищение, даже симпатию
Он показал на место.
— Дверь здесь. Видите щели? Но не пытайтесь ее взломать, она из железа. Конечно, можете ее взорвать, но я бы этого не делал. Если вы, господа, — он обратился ко всем, — дадите мне слово чести, что сохраните жизнь их величеств, я попрошу королевскую чету открыть дверь. Я убежден, что король после ужасных событий этой ночи отречется от престола в пользу принца Петра и таким образом предоставит вам возможность достичь ваших целей без совершения преступления, которое запятнало бы неслыханным позором честь и Сербии, и ее нового монарха.
Лаза переводил взгляд с одного на другого. Одни продолжали враждебно смотреть на него, в глазах других читалось тупое безразличие, в некоторых готовность на компромисс.
— Эта свинья должна, наконец, делать то, что нам нужно! — взревел капитан Ристич.
— Чего мы еще ждем? — закричал кто-то. — Взорвать эту чертову дверь!
Явно взбешенный вмешательством Ристича, Машин выпрямился во весь рост.
— Я прошу спокойствия, господа. Мы проделали большой путь и стоим на пороге победы, так что будьте благоразумны. — Он обратился к Лазе: — Я даю Вам слово чести — жизнь короля будет сохранена.
— И королевы, — настоял Лаза.
— И королевы. При условии, что они своим поведением в этих обстоятельствах не спровоцируют нас. Согласен, Петр? — спросил он полковника Мишича, который в знак согласия кивнул. — Вы, надеюсь, тоже, господа? — Его вопрос был обращен к молодым людям.
Колеблясь между нежеланием соглашаться и вынужденным подчинением, напоминая тигров, которых заставляют идти на манеж, они пробурчали что-то нечленораздельное, что можно было принять за согласие.
— Итак, у Вас есть наше слово, — сказал Машин Лазе. — А сейчас скажите королю, что он должен открыть.
Михаил не сомневался: Машин искрение хотел бы избежать любого кровопролития. Стычки и разочарования этой ночи, едва ли не провал всего предприятия, бесконечное нервное напряжение исчерпали не только все его физические силы, но и его ненависть. После того как он уже считал себя проигравшим, вдруг забрезжила победа. Ненавистная женщина и ее супруг были, как затравленные звери, загнаны в берлогу и ждали, пока их оттуда выкурят. Может ли он подвергнуть их еще большим унижениям?
Лаза подошел к тому месту стены, где теперь при свете лампы можно было различить очертания двери.
— Ваши Величества! Это я, Лаза. Пожалуйста, откройте. Я здесь с группой офицеров, которые хотят говорить с Вами. — Когда никакого ответа не последовало, он сказал громче: — Сир! У меня есть слово чести этих офицеров, что они не причинят вреда ни Вам, ни Вашей супруге.
— Они
Александр отчетливо все слышал, но настоял на том, чтобы обещание повторили.
— Да, сир. Они дали слово мужчин и офицеров.
Ключ дважды повернулся, и дверь со скрипом подалась назад. На пороге появились рука об руку король и королева Сербии. Моргая от света после проведенных в темноте часов, они стояли, являя собой в высшей степени причудливый вид. Худой, с торчащим животиком король, одетый в красную, едва прикрывавшую его наготу блузу; королева в вышитой батистовой ночной сорочке, в руке с опущенной простыней, которую она сняла с гладильной доски и держала перед собой. В задних рядах раздались насмешливые возгласы. Король вытянулся, пытаясь своими близорукими глазами увидеть, кто позволил себе оскорбить его величество. Драга растерянно оглядывалась, едва слышный звук сорвался с ее губ, когда она увидела полковника Машина.
Александр вытянул шею, пытаясь через головы стоящих увидеть на ночном столике свое пенсне, потому что близорукость причиняла ему в данный момент гораздо больше неудобств, чем отсутствие одежды или не приличествующие монарху обстоятельства встречи. Вместо лиц он при свете керосиновой лампы видел только светлые пятна, мелькающие вверх и вниз, словно воздушные шарики. Он прищурил глаза и смог наконец узнать полковника Мишича.
— Что Вы хотите, полковник? — спросил он пронзительным голосом властного государя.
Его тон вывел Мишича из себя, он втянул в себя воздух и выпалил:
— Мы требуем Вашего отречения… — Последовала пауза меньше секунды. — Сир.
— Вы требуете? Это неправильное выражение, полковник. Должен ли я Вам напомнить о присяге? Хорошо, я мог бы объявить себя готовым освободить Вас от нее, но не раньше, чем Вы отдадите своим пьяным товарищам приказ убраться с моих глаз.
Мишич нервно заморгал. Босой Александр, почти голый в этой красной шелковой блузе, вел себя так, как будто он, а не Мишич имел в распоряжении двадцать взведенных револьверов.
Но тут, не оправившись от волнения, дрожащим голосом вмешался Машин:
— Вы не можете ставить никаких условий!
Михаил наблюдал сцену словно зачарованный. Не прошло и минуты, как пара вышла из алькова, а ему уже чудилось, будто он снова проживает случившееся давным-давно. Невозможно, чтобы эти двое были людьми из крови и плоти; должно быть, это действовали актеры на сцене. Александр, абсолютно одержимый убежденностью о неприкосновенности собственной персоны, стоял в полный рост на темном фоне алькова, упрямо положив руку на женщину, которая заслужила ненависть всей страны. Да, он был актер, который после неудавшегося исполнения непоколебимо ждет аплодисментов.
На лице Драги ничего подобного не отражалось. Но страха или волнения тоже. Казалось, она точно знала, что произойдет в следующие минуты. Облокотившись на Александра, она стояла точно у виселицы.
— С Вами я не разговаривал, — оборвал король Машина и снова обратился к Мишичу. — Итак, еще раз, полковник. Я взываю к Вашему чувству чести. Не желаете ли Вы приказать Вашим людям покинуть помещение?
Его тон был абсолютно спокойным, правда, слова он выбрал неверные. Но он не умел иначе. Михаил знал, что это была именно его манера разговаривать.