Tanger

Нагим Фарид

— Но ведь это же просто, ребята, играйте, как написано, давайте я сам вам покажу! — воскликнул я и вскочил.

Они все засмеялись. Режиссер ухмыльнулся.

— «Куда ты завел нас?» — лях старый вскричал, да…

— А это, кстати говоря, в этих местах Сусанин действовал, в натуре, Юрок…

— Серьёзно, Бабай!

— Ладно, мы все здесь для учебы молодых авторов, — хлопотливо примирял всех режиссер и отворачивался, пряча от меня улыбку. — Мейерхольд говорил, что даже телефонную книгу можно поставить…

—

Понимаешь, вот как у Шекспира, да, у него много героев, но они все вот так вот, крест-накрест связаны друг с другом, как футболисты на поле, что ли. Там ясно — кто-чего-от-кого-хочет.

«Понимаю, но я ни одной пьесы его не могу прочесть до конца, не то что еще и в театре смотреть, неужели вам самим не скучно, не надоело, бля?! Но кто ты такой, кто ты такой, бля, товарищ?»

Пришел вялый, расхлябанный Игорь, явно с больной головой. Приветливо прищурил в мою сторону всю левую половину лица.

— А может, мне вот так сделать? — вяло спросил он у режиссера.

И вдруг ворвался в сцену, сминая и опрокидывая всех, я вскинул голову и увидел здесь Юру, именно таким, каким и видел его всегда — психованным, выкрученным, кажущимся очень жестким, как металлолом. Но ведь этого всего не написано у меня, ни одной, так сказать, ремарки! Все замерли от неожиданности жизни. Анвар забился куда-то в угол, как это и было. А Юра теребил будильник, рвал сумку, пинал рояль, матерился и потрясал кулаками. Он играл жизнь, и она выстраивала игру всех вокруг него. Я всегда мучился из-за громоздкости своего текста, а тут время как бы исчезло, будто он его сжег собою от начала до конца…

— Ну как? — вдруг вывалился на нас прежний Игорь. — Может быть, так?

— Да-а… да! Вот так вот все и оставь, пока.

— Может быть, закрепим?

— Нет, оставь так, пока. Держи в голове все, как сыграл!

Такой же своей расхлябанной походкой, склонив голову набок, он и ушел.

Странно, что им всем эта поверхностная сцена нравилась больше, чем такой затаенный и грустный разговор Анвара с Ильей, чем длинные монологи Суходола.

Я не хотел выходить в тот вечер из комнаты. Почему-то особенно не хотелось.

«Как это красиво, синьор, чтоб я околел!» — закричал из книги Санчо Панса.

Я осторожно придавил книгу к кровати и с тоскою в сердце понял, как прекрасен Дон Кихот — настолько же прекрасен, насколько тяжела и неказиста моя пьеса, и как она вымучена, как там не связаны все герои и как там пугливо припрятаны все концы. От этого и недоумение, правильно сказал тот мужик: пьеса полупидоров в полукедах. И я вскочил в истерике, замер перед дверью и от этого рассмеялся и вышел в теплый воздух.

Няня ходила за водой к роднику, вместе со своим старым мужем и накрашенной старой актрисой. Михал Михалыч шел впереди. А я все время подавал Няне руку,

когда нужно было переходить через ручейки и бревенчатые мостики. У нее был испуганно-настороженный интерес ко мне, трогательный в такой крупной и статной девушке с ребенком. Вода была действительно вкусная, как квинтэссенция этого дремучего берендеевского царства, до которого даже монголо-татарские кони не дошли и польские рыцари тоже захлебнулись и сгнили где-то здесь.

Режиссер. Анвар, слушай, и я думаю: кому сейчас нужны все эти кагэбэшные дела? Надо сократить все эти монологи, а лучше вообще убрать.

— Само собой, — обрадовался Суходол густым проникновенным голосом, полным скупых мужских слез. — Нет, я, конечно, могу все это озвучить…

Если актер ронял листок текста, то он сначала садился на него и только потом поднимал. И делалось это как-то особенно, торжественно и напоказ.

И особенно приятно было затаенно переглядываться с Няней в столовой, видеть крупный кудрявый затылок Михал Михалыча, и эти ее глаза.

— Вам не кажется, что кинза пахнет бараном?

— Это не кинза.

— Но что-то очень сильно пахнет бараном.

— Кто-то хочет молоко? Я не буду…

— Анвар, а тебе интересно мое мнение? — спросила соседка Алина, актриса с коротко и красиво обдерганными волосами.

— Да-а, — разрешил я, не ожидая ничего хорошего.

Анвар-Евгений замер с куском котлеты у рта.

— Отвратительно! Извини. Задолбали гомики и наркоши.

Я сидел на длинной спортивной скамье. Гоголевской гурьбой они вышли все разом с балкона, делегацию возглавлял Анвар-Евгений, за ним Бахтияров, Илья, Суходол, герой-любовник и Сыч в шортах.

— Скажи, Анвар, вот как автор! — начал Авнар-Евгений и замялся. — Был у них… — хмыкнул. — Был у них секс или нет?! Потому что непонятно, что они делают в ночных сценах.

Режиссер смущенно склонил голову, но тоже ждал ответа, просто с ними за одно.

— Нет, конечно, — сказал я, спокойно покачивая ногой и отрывая взгляд от лакированного мыска. — Он же советский человек, он не может перешагнуть последнюю границу.

Я увидел коллективный вздох. Им всем стало легко и просто, они улыбались мне и чуть ли не пожимали руки.

— Правильно, я же так и говорил, теперь есть что играть — Суходол стремится к Анвару, а тот его отталкивает.

— Ну да, — насторожился Анвар-Евгений.

— Это как ДА-НЕТ, ДА-НЕТ у Ионеско. Вот эта линия важна, а так, если они просто трахаются, кому это интересно.

— Ну да.

— Это скучно, как всякая патология.

— Ох, боюсь, как бы система не разморозилась! — этот старик-актер в шортах везде разговаривал репликами Сыча. — А я бывал на Пер-Лашез, на могиле Оскара Уайльда… в Париже цветут розы, прикидай да?