Тангейзер
Шрифт:
– Почему обязательно погибнуть?
– У нас восемьсот рыцарей, – напомнил Тангейзер, – и десять тысяч пеших. У сарацин сотни тысяч первоклассных воинов. Из нас никто бы не вернулся живым… Но сейчас вроде бы и победа, и… даже не знаю. И все-таки я понимаю императора…
– Ну-ну?
– Он умен, – проговорил Тангейзер, подбирая слова, – а умные люди не любят драку ради самой драки. Император и султан – оба мудрецы, обожают науку, поэзию, искусство… Я тоже обожаю поэзию… и потому я на стороне императора.
Манфред сказал одобрительно:
– Ты
– А что султан? – спросил Тангейзер.
Манфред сказал мрачно:
– Нашего императора проклинают патриарх и папа римский, а аль-Камиля проклянут все имамы за предательство ислама. Такова судьба умных людей в наше время! Пока что удостаиваются почести лишь такие тупые мясники, как Ричард Львиное Сердце.
– И еще долго будут, – ответил с тоской Тангейзер. – Значит, я могу завтра отправиться в Иерусалим?
– Можешь, – ответил Манфред. – Но лучше не делай этого в одиночку. И вообще подожди.
– Чего?
– Указаний, – ответил Манфред строго.
На другой день Манфред сообщил осчастливленному Тангейзеру, что его включили в свиту императора, который намеревается въехать в Святой Город.
Он едва дождался утра, и наконец лагерь остался позади, многочисленная свита двинулась на отдохнувших за ночь конях за императором. Тангейзер ехал почти в хвосте, с почтением поглядывал в спину Германа фон Зальца, великого магистра Тевтонского ордена, срочно прибывшего с отборными рыцарями на помощь своему императору.
Тевтонский орден был создан в Иерусалиме германцами и только для германцев, первый орден в Европе, куда, в отличие от всех остальных орденов, принимают только по национальности, и потому он является исключительно цельным, нечто вроде могучего кулака в рыцарской перчатке. Большого влияния орден получить не сумел, так как сразу стал на сторону Фридриха II и вообще Гогенштауфенов в борьбе последних с папой, но для Фридриха это надежная опора, из которой он черпал силу и вдохновение.
Навстречу попался караван верблюдов, но едущий впереди проводник на крохотном ослике смотрел на вооруженных франков без всякой боязни, еще иногда с дороги пастухи торопливо сгоняли стада коз и овец, никто нигде не выказывал враждебности.
Тангейзер покрутился в седле, удивленный малочисленной свитой, наконец пришпорил коня и догнал Манфреда. Тот покосился на него, несколько недовольный нарушением порядка движения.
Тангейзер сказал быстро:
– Я только спросить…
– Давай быстрее, – ответил Манфред в нетерпении.
– А где великие магистры, – спросил Тангейзер, – тамплиеров и госпитальеров?
Манфред поморщился.
– Наш император все еще отлучен от церкви, забыл?
– И что… они так и не примут участия
Манфред покачал головой:
– Нет. Но они потеряли больше, чем выгадали… Благосклонность папы здесь стоит мало, почти ничего, если честно, а наш император в ответ на отказ тамплиеров сопровождать его в Иерусалим оставил их главную крепость сарацинам…
– Но… как?
Манфред нехорошо улыбнулся.
– В их крепости сарацины устроили мечеть, так вот император предложил султану оставить ее как есть. Храмы, церкви, мечети и синагоги, по его мнению, предпочтительнее, чем крепости и арсеналы. А теперь займи свое место и не покидай, пока не прибудем на место.
Тангейзер поклонился и остановил коня, пропуская мимо себя рослых рыцарей Тевтонского ордена.
Дорога шла на подъем, но медленно, словно намеревалась карабкаться еще сотни миль, однако вскоре впереди поднялись сперва пальмы, а за ними развалины крепостных стен, старые дома из серого камня…
Манфред сам придержал коня, пока с ним не поравнялся Тангейзер, вытянул руку.
– Зришь?
– Да, – ответил Тангейзер. – Иерусалим?
– Он самый. Город, за который пролито больше всего крови…
Тангейзер напомнил:
– Мы же без крови!
Манфред хмуро усмехнулся.
– Этот город разоряли еще тогда, когда вся Европа была покрыта болотами, разоряли и потом, когда на месте болот выросли дремучие леса и когда в те леса пришли первые люди… Одни эллины и римляне столько раз брали этот город и полностью истребляли жителей, что он весь стоит на костях человеческих!..
Тангейзер кивал и старался настроиться на восприятие чего-то великого и ужасного, это ко всему еще и город, подробно описанный в Библии, которую везут с собой священники и многие из знатных рыцарей, однако ничего не получалось, как ни старался.
Навстречу из города выезжали группы всадников, сам Иерусалим настолько стар и дряхл, что непонятно, как в нем еще теплится жизнь. Среди развалин в первую очередь в глаза бросаются стройные, непривычные для привыкшего к грубости и массивности несокрушимых крепостных башен европейца, изящные минареты.
Но минареты хоть и башни, но не для войны, потому так воздушно-изящны и устремлены к небу, а еще сразу глаз цепляется за черную мечеть Омара, право на доступ в которую для мусульман было закреплено в договоре между султаном аль-Камилем и Фридрихом.
Мечеть громадна и подавляюще массивна, тоже символ ислама с его тонкими, как камышинки, минаретами и тяжестью самого здания для собраний и молитв.
Местные жители безбоязненно останавливаются и смотрят с великим любопытством. Тангейзер обратил внимание, что в самом городе на тесные улочки ухитряются втиснуть лавчонки, где продают свежие лепешки, рыбу, всевозможные плоды большими и малыми корзинами, связки чеснока и лука, торговля идет даже сейчас, когда рядом проезжают на бронированных конях страшные бронированные франки…