Тангейзер
Шрифт:
Константин посмотрел на него хмуро.
– Что, сочиняешь всегда?
– Всегда, – подтвердил Тангейзер.
Константин вздохнул.
– Тогда можете меня сопровождать. Нужно присмотреть места, где разместим отряд крестоносцев. Они останутся для поддержания порядка. В помощь городской страже…
Карл сказал невинно:
– И для демонстрации, что Вифлеем, где родился Христос, – наш город. И под нашей властью снова.
Константин поморщился.
– Это и так ясно,
– Это я для Тангейзера, – пояснил Карл. – Поэты, взлетая высоко, в то же время бывают туповаты. Сложное хватают на лету, а простые вещи им приходится вколачивать большой палкой.
Константин кивнул с видом полного удовлетворения.
– А-а-а-а, ну тогда возьмем. Пусть увидит место рождения человека, выдернувшего наши народы из отвратительного язычества и спасшего их от забвения.
– Если верить церкви, – уточнил Карл.
Константин насторожился.
– А что, уже можно не верить?
– Я верю только императору, – гордо заявил Карл.
Вифлеем, город Давида, но про этого царя Тангейзер почти ничего не помнил, зато о Вифлеемской звезде кто не знает в Европе, он начал расспрашивать Карла, тот всмотрелся в него с недоумением.
– А тебе-то зачем?
Тангейзер ответил с достоинством:
– Как зачем? Тысячи паломников туда едут поклониться…
– Ну, – протянул Карл, – те люди ищут святости, а поэты, как я понимаю… наоборот. Ну, по другую сторону святости. И вообще кланяться не очень-то любят, они же поэты, гордые…
– Не люблю, – согласился Тангейзер, – если у человека титул выше моего, это еще не повод, как я считаю!.. Но Иисусу…
Карл посмотрел внимательнее.
– Правда? Но, тут пара часов пешком от Иерусалима. На коне успеешь туда и обратно к ужину.
– Спасибо, Карл, – сказал Тангейзер. – А ты… разве не желаешь посетить эти святые места?
– Я там бывал, – сообщил Карл.
– Но это же место рождения Иисуса, – воскликнул Тангейзер с жаром. – Меня уже сейчас трясет от одного предчувствия этого сладостного момента!
Взгляд Карла стал глубже, Тангейзер видел, как сомнение в нем медленно переходит в чувство удовлетворения.
– Возможно, – проговорил Карл, – ты не совсем еще пропащий… как христианин. Правда, гм, поэт…
– Да что ты все о поэзии, – воскликнул Тангейзер. – Я-то уверен, что я прям сама святость!
– А вот это зря, – сказал Карл веско. – Видел бы ты себя со стороны! Любой.
– А что во мне не так?
– Манеры, – обронил Карл. Он взглянул на небо. – Если выехать через час, то можно успеть вернуться к ужину за столом Его Величества.
Тангейзер вскрикнул:
– Давай выедем сейчас! Зачем откладывать?
Карл
– Что, обед за столом императора важнее, чем лицезреть место рождения Сына Божьего?
Тангейзер в смущении развел руками.
– То место могу посмотреть и в другой раз, а за стол к императору могут и не позвать больше.
– Разумно, – согласился Карл. – Я попрошу Манфреда рассказать об этом Его Величеству.
Тангейзер испуганно вскрикнул:
– Зачем?
– Думаю, – ответил Карл, – ему это понравится. Нет, не потому, что настолько честолюбив… просто он тоже… рационален.
– Ну да, один договор, отдавший нам Иерусалим, чего стоит!
– И все-таки, – сказал Карл непреклонно, – лучше выехать на рассвете. Или вообще ночью, пока прохладно. Константину нужно закончить кое-какие дела. Он же не поэт, трудится, как пчелка. Большая такая пчелка. Кстати, а разве кого-то из нас приглашали сегодня к императорскому столу?
Константин буркнул:
– Меня нет.
– И меня, – ответил Вальтер.
Карл посмотрел на Тангейзера, тот вскрикнул, защищаясь:
– Ты же сам сказал, что можем успеть вернуться до ужина за императорским столом!
– Можем, – подтвердил Карл. – Но ужинать там будут… гм… другие.
Райнмар хотел последовать за ним, Тангейзер покачал головой.
– В бою – да, – сказал он, – будешь прикрывать мне спину. А сейчас… я же не француз, которому нужны слуги на каждый чих? И не англичанин, что вообще-то те же французы. Немецкие рыцари сами приучены снимать сапоги.
– Но вдруг бой? – возразил Райнмар.
– Мир подписан с самим султаном, – напомнил Тангейзер. – Кто не послушается – тот будет повешен немедленно. С нашей или их стороны.
Они с Константином выехали в ночь, спасаясь от дневной жары, палящего солнца и нещадного блеска, от которого дуреешь в первые же минуты после пробуждения, а он все так же бьет не только с раскаленного небосвода, но отражается и преломляется многократно в крупнозернистом песке и злорадно целит в глаза миллионами острых лучиков из-под конских копыт.
Луна поднялась на диво маленькая, жалобная, как робкая девочка, их тут выдают замуж совсем детьми, однако поднятая за шумный день пыль уже улеглась обратно, воздух чист и прозрачен. Глаза быстро привыкли к рассеянному призрачному свету.
Когда оставили за спиной Иерусалим, Константин обернулся и указал на стену, что вся из огромных блоков белого камня, но в самом низу два то ли раскрошились, то ли выпали, получился проход.
– Угадай, – сказал он с усмешкой, – что это?
Тангейзер буркнул: