Танго смертельной любви
Шрифт:
Потом были вертолеты, собаки, специальное подразделение, рассыпавшееся по городу, словно бисер со старого цыганского ожерелья. Суматоха в тюрьме, слезы Марии, растерянность обслуживающего персонала. Этот день, казалось, никогда не закончится.
Страсти улеглись с закатом солнца. В этом городе после наступления темноты не спасали ни приборы ночного видения, ни собаки. Поиски отложили до утра, но Карлу так и не удалось уйти. Пришлось проводить внутреннее расследование и беседовать со всей сменой, пытаясь вычислить замешанных в этом деле охранников. Все были сбиты
За пять шагов до входной двери он достал ключи от квартиры из своего портфеля (пока строители трудились над его новым домом на окраине города, он продолжал обитать в узком домишке в самом центре, некогда принадлежавшем мэру) и принялся нарочито громко ими звенеть.
Это было старым ритуалом. Его и Алисы. Дочка слышала поворот массивного кованого ключа в старом замке в любом, даже самом отдаленном уголке дома, и всегда бежала навстречу. А Карл пытался догадаться, в каком виде сегодня будет его любимая девочка, большая охотница до маскарада. Он почти всегда угадывал – любящее отцовское сердце подсказывало.
Открыв дверь и тяжело переступив порог, он быстро окинул взглядом идеально чистый холл. Кажется, жена красила белый пол раз в неделю, чтобы сохранить его оригинальный цвет. Несомненно, Моника украсила бы собой передачу о тех фриках, которые вычищают унитазы зубной щеткой, а потом облизывают их, чтобы доказать телезрителям, что фаянсовые чаши стерильны. Но хотя Карл и не упускал возможности подколоть жену ее чистоплюйством и тягой к полной стерильности, граничащей с обсессивно-компульсивным расстройством, ему нравилась выхолощенность собственного дома.
Нравился этот длинный узкий белый коридор с высокими потолками, украшенными лепниной, оставшейся в наследство еще от первого градоначальника. Нравились выкрашенные в цвет сливочного мороженого панельные стены и вместительные шкафы, которая рачительная Моника разместила за ними. Ей удалось вырвать у узкого пространства всего один метр, но таким образом она убрала все лишне с глаз долой.
Карл вдохнул тяжелый запах вишни и ванили. Жена обожала ароматические свечи и жгла их сутками напролет, словно пыталась всеми возможными способами отделаться от запахов, преследовавших ее на работе.
Карл открыл ближайшую к нему дверцу и поставил тяжелый портфель во встроенный шкаф. Из бокового кармана он достал небольшую конфетку в блестящей обертке и оставил ее на полочке для ключей. Повесил в шкаф легкое пальто, которое надел вчера с оглядкой на непрекращающийся дождь. Карл снимал шляпу, когда услышал топот ножек.
Сегодня его девочка была принцесса. Розовой мармеладкой, облаченной в платье пунцового цвета, вызывающего резь в глаза. Алиса это платье просто обожала и в последнее время постоянно его носила.
– Папочка! – Дочка с разбегу кинулась Карлу на шею и
Карл крепко обнял дочь и поцеловал в кудрявую макушку, украшенную ярким бантом в масть платью.
– Я принцесса, – пояснила Алиса отцу.
– Я вижу, милая.
– Красиво? – Алиса взялась за юбку и покрутилась перед отцом.
У Карла в глазах зарябило от искр, которые отбрасывала ярко-кислотного цвета ткань.
– Смотри, папа, я делаю солнышко! – Алиса снова закрутилась на месте, в надежде, что ее юбка закружится вместе с ней и высоко поднимется вверх, образуя «солнышко».
Карл притворно закрыл глаза и замер в восхищении.
– Самое настоящее солнышко, милая. Я просто ослеп от такой красоты!
Алиса счастливо засмеялась, и Карл снова привлек ее к себе. Его кусочек счастья, его отрада и глоток другой жизни. Чистой, неизгаженной.
В обнимку с дочерью, болтающей обо всем на свете, они прошли через белый коридор в столовую.
Сюда Моника принципиально не стала проводить верхний свет. Предпочла снабдить небольшую комнату свечами в старинных медных подсвечниках. Карл поспорил для приличия, но в целом полностью положился на жену. Он доверял вкусу Моники и даже не сомневался, что пожар она не допустит ни при каких обстоятельствах.
Свечи, повсюду свечи. Наглухо задрапированное окно, тяжелые дубовые панели низко висящего потолка. Свечи сжигали кислород, отчего слегка кружилась голова и размывалась реальность. Переступая порог столовой, Карл немедленно погружался в полудремотное состояние, все рефлексы притуплялись. На какую-то долю секунды ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. Сегодня его рефлексы были и так не в лучшей форме.
Массивный дубовый стол был накрыт к ужину. Как обычно, без Карла есть в этом доме не садились, даже несмотря на поздний час. Кипено-белая скатерть. Накрахмалена, безупречна. Старинные голубовато-серые, истертые временем и полировкой широкие тарелки с золотистыми вензелями (Моника утверждала, что они достались ей от прабабушки). Они служили подставкой для тарелок поменьше, в которые уже был разлит прозрачный, как слеза, бульон. В нем плавало хирургически точно нарезанное вареное яйцо. И только под тарелкой Алисы была положена широкая клеенчатая салфетка, призванная минимизировать ущерб.
– Фу, суп, – немедленно запротестовала Алиса.
– Милая, нужно обязательно есть жидкое и горячее, хотя бы раз в день, – ровным тоном прервала детские страдания Моника, входя в комнату.
– Здравствуй, дорогой, – кивнула она мужу.
– Здравствуй. – Карл нарочито небрежно отодвинул стул, стоявший в изголовье стола и больше напоминавший трон. Тот прочертил на паркете очередные царапины. Моника вздрогнула, но не подала виду, что ее это расстроило.
Потрепав дочь по голове, Карл с трудом втиснул свое большое тело между двумя ручками.