Танкер «Дербент» • Инженер

Крымов Юрий

— Сдайте журнал сменному, — сказал дежурный по тресту, — и пройдем в контору. Надо составить протокол.

Здесь были Шутков, начальник конторы и старшая лаборантка. Они тихо разговаривали между собой, как будто Алеши и не было в комнате. Сменный техник молча принял у него журнал.

На дворе стояли рабочие и смотрели на Алешу, точно видели его в первый раз. Ему захотелось рассказать им о своем горе.

— Инженеры знали, что во время морозов может понадобиться пар, — сказал Алеша. — Они все опытные, они знают побольше меня. Почему мне не помогли?

— Давайте поторопимся, — сказал дежурный.

Повернув голову навстречу ветру, Алеша ощутил колющую влагу на

щеках и понял, что плачет.

7

По промыслам ходили смутные слухи. Говорили, будто уволенный техник конторы перекачки вовсе не техник, а матерый кулак, проникший в аппарат треста, чтобы свести счеты с советской властью; будто он имел в России до революции пятистенный дом, крупорушку и поболее десятка голов скота, а сына его еще раньше осудили за какое-то злодейство.

Другие утверждали, что Алексей Петин никогда не имел ни крупорушки, ни скота, ни сына, а до революции и не существовал вовсе. Что отец Алексея, правда, был когда-то незаконно раскулачен, но уже давно восстановлен в правах и теперь работает плотником в соседнем районе.

И те, и другие ничего толком не знали. Рамбековские промысла велики и разбросаны по району. Услышишь на острове одно, а в буровых партиях, в степи, говорят совсем другое.

Весь день Анна Львовна чувствовала себя плохо: кружилась голова, и тошнота подступала к горлу. Накануне Григорий уговорил ее выпить касторового масла, и теперь она ничем не могла перебить тошнотворный сладковатый вкус лекарства.

Утром она без конца препиралась с диспетчерами гаража, которые перепутали маршруты грузовиков, и ей казалось, что тошноту и недомогание вызывают эти люди, равнодушные голоса которых напоминали механическое кваканье граммофонных пластинок.

Потом она просматривала чертежи и нашла, что бункеры и транспортеры расположены неудачно, а подступы к ним затруднены. Она сама руководила проектной группой, и пока чертежи были приколоты к доскам, ей казалось, что она продумала и предусмотрела каждую мелочь. Но здесь, на строительной площадке, все выглядело иначе. Она разворачивала одну за другой пестрые шуршащие кальки, местами красиво заштрихованные, испещренные тонкими или жирными линиями. Теперь Анна Львовна знала, как можно сделать лучше, проще, дешевле, но уже не могла исправить всех ошибок— проект был утвержден, сметы лежали в банке, и многие работы подходили к концу. Она только вносила мелкие исправления, пачкала карандашом нарядные кальки и от недовольства собой, от досады на себя ощущала тошноту и недомогание.

«Я взялась за дело, о котором знала только по иностранным журналам, — обвиняла она себя, — теперь я кое-что знаю, и это знание я приобрела ценой ошибок. В сущности, я обманываю государство. Но ведь я и взялась за это дело потому, что никто не брался, — возражала она самой себе. — Наши инженеры не знают, как строятся такие заводы, и, возможно, другой на моем месте допустил бы еще больше ошибок. Значит, все-таки хорошо, что я пошла на риск и взялась за новое дело».

В соседнем помещении за перегородкой отдыхали сезонные рабочие. Они сидели на чурках, которые подобрали на площадке, макали хлеб в жестяные кружки с кипятком, медленно жевали. Сквозь крупные щели в перегородке Анна Львовна видела то лоб, то подбородок, чью-то смуглую руку, сжимающую кусок хлеба, чьи-то блестящие глаза. Она слышала каждое слово.

— Каких делов натворил огарок, — говорил бородатый десятник, громко раскусывая сахар. — Слыхали, перекачка всю ночь стояла? Вот тебе и рационализация! Возьмут его теперь за холку, как надо: не кроши, мол, хлебец, не квась молоко, миленький, — не берись.

«Это

он про Петина говорит», — подумала Анна Львовна и сама удивилась — так больно сжалось у нее сердце. Она уже слышала об аварии в резервуарном парке. Утром пришел на площадку геодезист из треста и рассказал о том, что Петина прошлой ночью сняли с дежурства. По мнению геодезиста, настоящим виновником аварии был начальник конторы Шутков, допустивший остановку котлов во время морозов. Но Шутков оправдывался тем, что пар для очистки нефти уже давно не подавался, и указывал на протокол совещания, где говорилось, что очистка по способу Петина не требует подогрева паром. Формально Шутков был прав, он предъявил «основания», то есть бумажки, аккуратно подшитые к делу, и доказал, что в ту ночь он действовал «согласно распоряжениям». У Петина же никаких бумажек не оказалось, он был взволнован и ничего не мог объяснить. Он только вздыхал и повторял без конца:

— Если бы мне помогли, ничего бы не случилось. Почему мне не помогли?

Анна Львовна слушала голоса за перегородкой, и у нее все больше сжималось сердце.

«Ничего ему не грозит, — успокаивала она себя. — Набросились на него сгоряча, как это всегда бывает, а потом разберутся. И какое мне в сущности дело?» Но она уже не могла работать, отложила чертежи, и ей казалось, что десятник говорит не о Петине, а о ней самой.

— С намерением подстроил, надо думать, — говорил землекоп, обсасывая корку. — С намерением и есть.

— Вредит, стало быть! — удивилась маленькая круглолицая трактористка. — Скажи на милость, вот так сазан!

— С намерением или нет, кто его знает, — заметил бородатый десятник. — А по-моему, так одна зеленая глупость. Быть бы ему при деле да при заработке, пускай бы ученые свое делали. Ан нет, нашелся рискач, выскочил, а глупость сейчас и видна. Люди постарше его голову ломали, да отступились. Видно, не легкое дело. А он выскочил. Изо-бре-та-тель!

— Смешно вы судите, — вмешался молоденький курчавый геодезист (вероятно, он-то и рассказывал рабочим о Петине), — возраст тут ни при чем. Вот у тебя, дядя Миша, на шее целый веник вырос, да и то ты мои колышки давеча перепутал. У кого же не бывает ошибок? А насчет намерения, так это сущий вздор. Я же его знаю, Петина! Нехорошо с ним поступили, везде скажу. Хвалили да шумели до случая, а теперь будут сообща ругать. Видно, у людей и хвале и лаю одна цена — в базарный день пятак.

Он поднялся, вскинул на плечо треногу и растворил дверь.

— Ты не больно заступайся, — бросил ему вслед десятник, задетый упоминанием о колышках. — Гляди, и тебя потрясут. Сегодня прытко бегаешь, а завтра сядешь.

У Анны Львовны кружилась голова. В глазах плавали вялые прозрачные мухи. Ей казалось, что люди за перегородкой говорят какими-то особенными, отвратительными голосами. Она вышла за перегородку и направилась к двери. Десятник посмотрел на нее ласково снизу вверх своими медвежьими глазками и сказал:

— Извини, Анечка, болтаем тут на отдыхе, а тебе работать мешаем. Извини, голубка.

Анна Львовна обошла площадку. Ветер сушил ей губы, трепал пряди волос, выбившиеся из-под шапочки, и закручивал полы пальто, точно старался подставить ножку. Иногда он стихал, коварно ложился к ногам и тихонько пылил, чтобы внезапно вновь прянуть и толкнуть ее, оглушенную, на кучу щебня. Мелкая пыль пудрила одежду, забиралась за воротник и слепила глаза. Анну Львовну преследовало ощущение грязи, как будто бросили ее в закром с цементом и она вся пропиталась душной сухой пылью. Оглянувшись, она прислонилась к штабелю и закусила губы. Но в это время подошел рабочий с рулеткой, внимательно оглядел ее и сказал: