Танкер «Дербент» • Инженер
Шрифт:
— Что же, кое-кого придется потревожить, — сказал он неопределенно. — Если понадобится, пойдем и на это. Но на первых порах я хотел бы привлечь тебя к работе в тресте. Люди нужны до зарезу — свежие, умелые люди. Сегодня в семь совещание начальников групп. Я думаю, ты сможешь подъехать?
Откинувшись на спинку сиденья, Григорий Романович проследил глазами крупную каплю, скатившуюся по стеклу. Накрапывал дождь. Стамов вертел руль, нажимал педали и молчал. Внезапно он обернулся:
— Это та самая сопка, помнишь?
Мотор
— Название мудреное, — сказал Емчинов.
— Каштанный бугор.
— Помню, помню. — Емчинов оглядел дорогу повеселевшими глазами. — Места знакомые, я, брат, в любви объяснялся тут.
— Жене?
— Ей!
— А я собирал камешки.
Оба рассмеялись хитровато, точно вспомнили о чем-то смешном и стыдном, о чем не хотели говорить вслух. Емчинов погладил товарища по коленке и сказал задумчиво:
— Смешно вспомнить, какими были. Мне кажется, главное, что отличало нас тогда, — ощущение богатства. Что-то все ожидалось впереди, и не жалко было ни времени, ни сил, и завтрашний день обещал больше, чем сегодняшний. Это не молодость, нет (я уже тогда был не так молод), это — школьная скамья и ожидание того, что должна дать специальность, в которой все ново и таинственно. Не думали мы, что это море, в которое нам хотелось поскорее броситься, такое неглубокое, что можно передвигаться по нему, не умея плавать.
Емчинов говорил тихо, с таким видом, который давал понять, что он рад возможности поговорить со своим человеком и позволяет себе говорить так, как ни за что не говорил бы с чужим.
— Ну, а ты доволен?
Сергей Николаевич пожал плечами. Проехали мимо ручья, который огибал сопку. Ручей по осени обмелел, только кое-где между камнями блестела вода, а камни были серые от наносов. Русло ручья змеилось по степи серой высохшей лентой.
— Я работаю, как вол, как двужильный черт, — сказал Емчинов. — И я не люблю отдыхать. Во время отдыха я чувствую себя обмелевшим, как эта речка. Я теперь радуюсь каждому прошедшему дню не потому, что жду следующего, а потому, что этот день прошел удачно.
— Ну, брось, — простодушно удивился Стамов и посмотрел на товарища недоверчиво: Григорий вовсе не выглядел утомленным. Он оживился и ласково улыбался Стамову.
— Уверяю тебя, так живем мы все, ответственные, — сказал он. — И если ты будешь доказывать, что живешь иначе, я не поверю. В главке я руководил отделом, а теперь у меня на руках целый район. Отвечаю за вас, чертей, и скажу прямо — привык к административной работе, к ответственности и не могу жить без этого. Но иногда одолевает хандра. Наш брат, хозяйственник, до того поглощен заботами текущего дня, что не замечает, как он проходит. Это даже хороший признак, если день прошел незаметно: значит, не было неприятностей, ха-ха! Точно кто сотрет его с доски тряпкой, и на его месте возникает новое число, месяц, год. Отошедшие дни не вспоминаются; заботы, наполнявшие их, потеряли значение, будущие дни не существуют, раз мы их не знаем (да и не хотим знать). Остается сегодняшний
— Перестань, ну тебя к черту! — перебил Стамов. Он поводил плечами, точно от холода, и в глазах его было недоумение.
— Ты, друг, в бараках живал когда-нибудь? Нет? А я жил здесь в Рамбекове и помню. Летом с потолка капал асфальт, а зимой сквозь щели наметало пыль. По утрам она хрустела на зубах, как сахар. Сам я уже давно живу в каркасном доме, но, когда в прошлом году мы вербовали рабочих, я в дым разругался со строителями из-за жилищ. Я до республиканского прокурора дошел. И не потому, что я такой хороший, а просто — я помню бараки. Вот тебе и «отошедшие дни»! — говорил Сергей Николаевич, улыбаясь, видимо очень довольный своим ответом.
— Не митингуй, — засмеялся Емчинов, — угодишь в канаву!
Он помолчал, сделал строгое лицо и добавил:
— Разумеется, все это я говорил в личном плане, а не общественном.
Промелькнули насосы-качалки, кивающие коромыслами наподобие гигантских журавлей. Простучал под колесами деревянный мостик. Взвился пестрый шлагбаум. На путях мотался зеленый хвост уходящего поезда; над ним повис смоляной султан дыма, колеблемый ветром. За путями высилось здание треста «Рамбеконефть», прокопченное дымом паровозов, с ржавой крышей и железными флюгерами.
— В семь совещание, — напомнил Емчинов, распахивая дверцу автомобиля. — Смотри, не забудь.
На строительной площадке нового глинозавода шофер грузовой машины поссорился с землекопом. Они сошлись вплотную, грудь в грудь, и уже не ругались, а только меряли друг друга глазами. Ни один не решался первым ударить, но готовился ответить на удар. Кругом столпились сезонники и бестолково галдели. Анна Львовна прибежала как раз вовремя, чтобы предупредить драку.
— Эй, стыд какой! — крикнула она звонко. — Петухи индийские!
Они обернулись, вдвойне озадаченные тем, что перед ними была женщина и эта женщина была инженером и их начальником.
— Где десятник? — кричала Анна Львовна. — У тебя на площадке базар, а ты семечки лущишь. Хорош!
— На минутку только отвернулся, — оправдывался десятник. — Ну, скажи на милость!
Пожилой бородатый десятник виновато кряхтел и прятал медвежьи глазки. А шофер, бледный от волнения, рассказывал, что он привез пятьдесят лопат, но, пока выгружал, их оказалось сорок восемь.
— Говорил — не хватай, ребята, дай сосчитать, я ведь отвечаю за груз. А они обступили, рвут из рук. Я один, а их вон сколько!
— Припрятал где-нибудь по дороге, — угрюмо сказал десятник. — Все видели: сорок восемь!
Землекопы работали на площадке целую неделю, а шофера Анна Львовна видела впервые. Но именно потому, что она знала землекопов и их десятника, она решила, что шофер прав. Эти сезонники, приехавшие из Тихорецкой, держались дружно и постоянно что-нибудь требовали: то новые лопаты, то спецодежду. А сегодня Анна Львовна нашла в карьерах литровую бутылку из-под водки, жестянки и кожуру чеснока.