Танки на мосту
Шрифт:
Все еще улыбаясь, я с готовностью поднял руки.
— Товарищ боец, я свой, ваш...
Никакого внимания, ест меня глазами, грызет. Свирепый. Тут еще двое подбежали, сорвали с моей шеи автомат, начали обыскивать, дергают меня, вертят, как чучело, карманы выворачивают. А тот, первый, подошел и, не говоря худого слова, ткнул меня кулаком в подбородок. Довольно чувствительно... Не смог удержать эмоций, чертов сын!
— Товарищи, что вы делаете! Я же свой, ваш, советский!
— Вот, вот, свой, — весело согласился боец с побитым оспой лицом. — Свои-то лошадей уводят...
— Ведите меня к командиру, товарищи. Немедленно к командиру.
—
Они осмотрели мотоцикл, сняли с пулемета магазин, заставили выключить мотор и вести машину в руках. Мы прошли метров двести по шоссе, миновали черный, еще пылающий жаром танк (вот она, могила лейтенанта Тиске...), стоявший посреди дороги, и, перевалив через кювет, продолжали свой путь по полю. Земля здесь была пахотная, в комьях, и у меня на лбу выступил обильный пот. Работа! Все-таки умаялся я за ночь, и ноги у колен болели, видимо, сорвал кожу начисто. А маленький боец сзади идет, подгоняет: «Шнель, шнель!»— и дулом в спину тычет. Я терпел поначалу — черт с вами, родные мои, ведь это вы немецкий танк ночью подожгли, от вас я все могу стерпеть, — но маленькому бойцу понравилось его занятитие, и я возмутился:
— Что вы делаете, товарищи! Кто вам разрешил над пленным издеваться?
— Ага! — торжествующе воскликнул мой мучитель. — Признаешься, что немец и что в плен попал. А говорил: ваш-наш, советский...
«Вот заноза», — подумал я, чувствуя, как зарождается в моей душе антипатия к этому бойцу с визгливым, бабьим голосом.
— Я не пленный. Это вы меня считаете пленным. Сейчас всё выяснится...
— Шнель, шнель! Разговорчики! — прикрикнул на меня маленький, но тыкать в спину перестал. — Ишь, что поет! Издевательство, кто вам разрешил... А вы что с нашими пленными делаете, сволочи? Хуже скота с нами.
— Кровищи тут у него в люльке... — сказал вдруг рябой боец. — Кого это он зарезал?
— Кого, кого? — обрадовся маленький. — Может быть, раненый какой наш очнулся, брел по дороге, а он: «Садись, подвезу...» И — чик!
— Зачем болтать глупости? — оглянулся я на него с упреком. — Как бы он сел ко мне в коляску, подумайте. Я ведь в немецкой форме был.
— Ну, и что? — не сдавался маленький, — Не разглядел он форму. Вполне свободно в темноте... А ты и воспользовался... Чик!
Я только хмыкнул насмешливо и головой покачал — нужно же такое выдумать! Однако маленький шустрый боец продолжал поддевать меня, фантазировал:
— Бедняга раненый обрадовался — подвезут его, спасут, а он его кинжальчиком и отправил на тот свет. Вполне свободно!
Он дразнил, заводил меня, злорадствовал. Есть такие люди, которые получают от этого колоссальное удовольствие. Может быть, он даже поверил в свою чудовищную версию. Конечно, мне следовало молчать. Что с него возьмешь? Свои... Терпи, казак! Молодой боец с широким спокойным лицом крестьянина-степняка увидел, что я выбиваюсь з сил, и начал помогать тащить мотоцикл.
— Далеко? — спросил я его.
— Сейчас, — кивнул головой боец.
Как мне не приходилось туго, я все-таки заметил по пути две хорошо замаскированные противотанковые пушки, головы бойцов, выглядывавших из окопов и провожавших взглядами нашу процессию, несколько свеженасыпанных холмиков... Затем пришлось объехать длинный дугообразный окоп, на бруствере которого лежали противотанковые ружья. Сидевший на краю окопа боец с опухшими сонными глазами подал голос:
— Ребята, кто это?
Мы поравнялись с танком. Этот был «живой», стоял в специально вырытой траншее, и пушка его глядела на запад. Тут словно из-под земли вырос старший лейтенант, артиллерист, судя по черным петлицам, с забинтованной левой рукой на перевязи и за ним прихрамывающий, опирающийся на палку боец богатырского телосложения с похожей на чалму повязкой на голове. Старший лейтенант был молод и, несмотря на раненную руку, выгоревшее на солнце обмундирование, стоптанные юхтовые сапоги, выглядел по-военному подтянуто, даже молодцевато. Я заметил, что он свежевыбрит и у загорелой шеи белеет полоска, видимо, только что подшитого подворотничка.
— Вот, Вася, принимай птичку залетную! — послышался за моей спиной визгливый, радостный голос маленького бойца.
Я выпрямился и, глядя в недобрые, окаймленные воспаленными веками глаза старшего лейтенанта, поднес руку к виску. Не ладошку, а два пальца. Тьфу ты, черт! Надо же такое... Очевидно, он заметил и два пальца и то, что я смутился, покраснел. На мое приветствие не ответил, скользнул взглядом по моим ногам, рассматривая брюки и сапоги.
— Товарищ старший лейтенант, мне нужен ваш командир. Дело очень срочное.
Он остро посмотрел мне в глаза, не ответил.
— Обыскали?
— Мундир успел сбросить и перебрался в нашу форму. Документов, карты нет. Нашли еще вот что... —доложил маленький боец и подал командиру какие-то листки.
«Откуда взялись эти листки?» — продолжал я недоумении.. При мне не было накаких бумаг, я проверил все карманы в брюках и мундире. Старший лейтенант посмотрел на один листок, развернул другой, стал читать, Согни глазами по строчкам. Богатырь в «чалме» нагнулся над его плечом, также стараясь прочесть то, что было написано на листке.
— Товарищ старший лейтенант, в коляске полно крови и финка валяется... — сказал танкист в синем комбинезоне с черным шлемом у пояса. Я и не заметил, когда он подошел.
— Зарезал кого-то, сволочь, — немедленно отозвался маленький боец.
Артиллерист оторвал глаза от листка, мельком взглянул на окровавленный нож.
— Товарищ старший... — торопливо начал я, но он не дал мне говорить.
— Где взяли фотографию и письмо?
— Какую фотографию?
Он стиснул зубы так, что под выбритыми щеками взбугрились мускулы, и повернул ко мне листики. Да, это были фотография и письмо, написанное крупным ученическим почерком. На фотографии стояли в ряд женщина с ребенком на руках, девочка и мальчик, с торжественной окаменелостью глядевшие в объектив аппарата. Судя по одежде, это была крестьянская семья.
За моей спиной сгрудились бойцы. Они тоже рассматривали фотографию, я слышал их дыхание.
— Первый раз вижу, — недоуменно пожал я плечами, —товарищ старший лейтенант, я требую, чтобы вы немедленно отвели меня к старшему командиру. Я везу срочное донесение. Дорога каждая минута.
Артиллерист снова уколол меня своим взглядом и начал читать письмо вслух. Оно начиналось словами: «Дорогой наш папаня Федор Алексеевич. Пишет вам ваша старшая дочь Светлана...» Девочка сообщала отцу, что все живы и здоровы, мама работает на ферме, а она учится, перешла в четвертый класс, помогает матери по хозяйству, нянчит младшую сестренку. В конце шли приветы и пожелания храбро сражаться с фашистами и вернуться домой целехоньким. Откуда взялось это письмо? Уж не подсунул ли маленький боец свое?