Танки на мосту
Шрифт:
— Воздух! — заорал Володька, раньше меня понявший, что происходит.
Соскакивая с седла, я оглянулся — три самолета шли в нашу сторону. Позади них на шоссе вздымались темные веера взрывов. Мы все же успели отбежать в сторону метров пятнадцать, как Володька повалил меня на землю. Вовремя — позади рванула бомба, расколола, как мне показалось, земную твердь. Парализованный страхом, я ждал новых взрывов, но их не было слышно. На нас посыпались комья, щепки. Володька лежал рядом, повернув голову, он смотрел одним глазом на небо. Я тоже отважился
Мы поднялись. На шоссе дымила небольшая воронка. Бомба, одна, единственная бомба угодила между нашим мотоциклом и машиной пограничников. Мотоцикл с согнутой рамой и сплющенной коляской лежал в кювете, машину взрывом опрокинуло на бок.
Среди пограничников оказались раненые. Один — тяжело. Его несли на руках к первой машине.
— Поедем с ними, — дернул меня за рукав Володька. — Понял? Лезь на машину.
На машину, которая была к нам поближе, нас не пустили. Пограничник оттолкнул Володьку прикладом.
— Куда?! Назад! Нельзя, не разрешается! — грозно заорал он.
— Ты что, чокнутый! — возмутился Володька, готовый вступить в драку, но тут еще два пограничника вскинули оружие. Они глядели на нас молча, волками. — Вот гады, — ожесточенно плюнул Володька. — Звери, а не люди. Давай на первую, там командир.
У головной машины пограничники сгрудились возле тяжелораненого, делали перевязку. Володька подсадил меня в кузов и взобрался сам. Мы сели на скамью спиной к кабине. Раненого осторожно подняли на плащ-палатке в кузов, уложили на днище. Нас заметили, когда машина тронулась. Пограничник с тремя треугольниками на петлицах, с медалью «За отвагу» на груди, взглянув на нас, даже рот открыл от удивления.
— Вы откуда? Кто такие?
— Товарищ старший сержант... — начал было Володька.
Пограничник не стал его слушать, перегнулся за борт к кабине и крикнул:
— Товарищ капитан, у нас прибавка! Двое...
Командир пограничников немедленно вылез из кабины, занес ногу в запыленном хромовом сапоге за борт и легко вскочил в кузов. Второй раз за сутки я подивился человечьим глазам: глаза девушки-санинструктора запомнились мне и вот глаза капитана... У командира пограничников были глаза рыси — светлые, жестокие. Но такими они были только первое мгновение. Рассматривая нас, капитан подобрел, и в его вопросе прозвучала не угроза, а скорее насмешка.
— Кто такие? Дезертиры, раненые?
На нем была серая, выгоревшая на плечах коверкотовая гимнастерка, перехваченная широким комсоставским поясом с медной, в форме пятиконечной звезды, пряжкой. На груди красовались орден Боевого Красного Знамени с облупившейся эмалью и медаль «За боевые заслуги».
— Товарищ капитан, я глухой... — сообщил Володька с виноватой улыбкой. — Меня оглушило, три снаряда рядом... Наверное, перепонки лопнули.
Командир пограничников сочувственно
— А этого человека мы задержали, — показывая на меня, продолжал боец. — Ехал на мотоцикле оттуда, с немецкой стороны. Говорит — диверсант, наш, советский, везет какое-то сообщение! — Капитан бросил на меня пронизывающий взгляд, и на мгновение его глаза снова стали похожи на глаза рыси, приготовившейся к нападению из засады. — Ну, наш старший лейтенант приказал мне доставить его до моста. Поскольку я глухой и нога у меня... — Володька виновато и беспомощно развел своими ручищами.
— Понятно... — Капитан по-прежнему испытующе, но уже насмешливо смотрел на меня. — Он правду говорит? Ты в самом деле советский диверсант?
Нет уж! Хватит с меня «диверсанта». Я закаялся употреблять это слово. Я молчал. Теперь я имел право и даже обязан был молчать.
— Он нам признался сам, — ухмыльнулся Володька. — Мы его чуть не расстреляли. Понимаете, товарищ капитан, он был в немецкой форме, а когда подъехал к нам, сбросил мундир, надел гимнастерку. Брюки и сапоги у него так и остались немецкие...
Капитан оглядел мои ноги, сложил губы трубочкой, протяжно свистнул. Он явно развеселился. Глядя на своего командира, старший сержант также пришел в хорошее настроение, заулыбался.
— Что ты должен сообщить нашим? — переходя на дружеский, интимный тон, спросил Меня капитан. — Не бойся, мне ты можешь сказать.
Мне не понравилась назойливость пограничника. Какого черта он лезет со своими вопросами? Меня сопровождает конвоир. Значит, довези, сдай в штаб и дело с концом, ты свою задачу выполнил.
Однако мое молчание, видимо, только раззадоривало любопытство капитана. Он не отставал, лип ко мне.
— Если ты не обманываешь, то ты герой, тебя должны наградить орденом. Я сам подам рапорт. Ведь не с пустяком же ты ехал?
— Товарищ капитан, я вам скажу позже.
— Почему не сейчас?
— Доедем до моста...
— А что — мост? — впился в меня глазами пограничник.
Я молчал. Доброжелательность на лице капитана сменилась разочарованием, враждебностью. Чем-то озабоченный, что-то решая, он посмотрел вперед на дорогу.
— Ему нечего сказать, — заявил пограничник, поворачиваясь к нам. — Он врет, водит нас за нос, думает выпутаться. Он немецкий диверсант!
Володька понял, пожал плечами — кто его знает, может быть, и так.
— Его послали взорвать мост в тылу у наших, — взвинчивал себя капитан. — Таких нужно стрелять, как бешеных собак, на месте. И я тебя прикончу, слышишь? — он вытащил из кобуры свой ТТ. — Сейчас пулю получишь!
— Не надо, капитан, — запротестовал Володька, заслоняя меня своим плечом. — Довезем, там разберутся...
— Говори правду, мерзавец! Говори!
Дуло пистолета было обращено на меня, но я смело глядел в глаза капитана. Не такой он простофиля, чтобы застрелить «языка». Кроме того, у меня был опыт, меня уже раз расстреливали... А он ярился, психовал.