Тара
Шрифт:
Богдан так расчувствовался, что пропустил свой шанс связаться с городом, когда Кристина заехала на заправку.
Уже совсем стемнело, когда Тутохина соблаговолила остановить машину в крошечной деревеньке. Запахи навоза и свежескошенной травы перемешались в прохладном воздухе. Бревенчатые домики лепились друг к другу, словно устрашившись окружающего их пустынного поля и угадывавшегося невдалеке леска. Обрадовавшись чужакам, бодро забрехали собаки. Жалостливо им в ответ откликнулась невидимая во мраке корова.
Кристина бросила
Под ногами скрипнула ступенька, прогнулся под весом пол крыльца.
Тутохина забарабанила в дверь с упорством стенобитного тарана.
– Ма! Открывай! Ма! Оглохла, что ли? Открывай!
Защёлкали щеколды, дверь дрогнула и провалилась в полутьму коридора. Пахнуло солёными помидорами. В проёме появилась седая невысокая женщина.
– Чего кричишь, горластая! То полгода нет, то открывай ей дверь среди ночи! Кто это с тобой?
– Потом, ма. Домой пусти.
– Да входи, крикуха. Соседей переполошишь!
– соблаговолила их впустить женщина.
Тутохина прошмыгнула внутрь. Решивший идти до конца, Богдан последовал за ней.
– Свет не включай, - остановила она мать.
– Тебе не понравится, как я выгляжу.
– Да уж, всякую тебя видела, - мать оттеснила дочь и щёлкнула выключателем.
– Боже ж ты мой! Что же ты с собой сделала, доча?
– Пластический хирург как сапер, ошибается лишь раз. И тоже навсегда, - попыталась отшутиться Кристина.
– Но что бы так! Путного в тебе была одна мордашка. Тебя теперь муж из дома выгонит!
– безжалостно заключила мамаша.
Богдан с интересом рассматривал её. На вид обычная деревенская баба, не блещущая красотой. Крикливая, наглая, как и дочь. В застиранном халате, в серых шерстяных носках, причём совсем без тапок или ботинок. На шее крестик. И Мара совсем его не боится.
– Нет у меня больше мужа, мама!
– выдохнула Кристина, присаживаясь на недавно выкрашенный в желтую краску табурет.
– В тюрьме он. Надолго. Пятнадцать лет дали.
– Ой, беда! Как же мы теперь...
– бабка прикусила язык и с недоверием уставилась на Богдана.
– Так кто это?
– спросила она дочь.
– Просто попутчик. Утром уйдёт, - небрежно бросила Тутохина.
– Ар... Кристина, я тебя не брошу, - Богдан встал и слегка поклонился старухе.
– Я Богдан Исаков, бухгалтер. Друг вашей дочери.
– Друг, съел двух мух!
– Тутохина вышла из комнаты, хлопнув дверью. Под потолком закачалась лампа в простеньком абажуре, кидая оранжевый свет на покрытый цветастой скатертью стол, цветастые обои и полосатые дорожки, шкурой разноцветной зебры протянувшиеся от двери к двери.
– Хорошая работа, денежная?
– заинтересовалась Кристинина мать.
"Она что, уже готова устраивать судьбу
– Мне хватает, - осторожно ответил он.
– А если семью заведешь?
– допытывалась бабка.
– И семье тоже хватит, - решил ей понравиться Богдан.
– Это хорошо, - бабка хотела ещё что-то спросить, как в комнату ворвалась Кристина.
– Ма, как тебе не стыдно! Федьке меня подсунула, теперь этому!
– Молчи, дура! Ничего в жизни не понимаешь!
– одёрнула её мать.
– А ты, мил человек, не стесняйся. Сейчас я на стол накрою. Ужинать будем. Голодные, небось.
– Давно бы так, - отозвалась Кристина.
– С самого обеда ничего не ела.
А если быть справедливой, то Арина и не обедала. Не успела... Теперь тело требовало у Мары должного ухода.
Богдану кусок не лез в горло. Но под взглядом двух женщин пришлось давиться холодной крольчатиной и недоразогретой картошкой.
Вспомнились зачитанные в детстве до дыр рассказы Гоголя. Какой сюжет пропадает: панночка восстала из мёртвых и пришла в родную хату! Вот ведьма, оборотничиха! Бледный свет лампы усиливал впечатление. Мать и дочь молча жевали. Мерно стучали вилки о тарелки. Вязкая, напряженная тоска, граничащая с безысходностью, окутывала два женских силуэта.
Богдану до одури захотелось убежать в ночь, во тьму, подальше от этого места, от нежити. В присутствии Мары страх только усиливался. Черты Арины почти не угадывались в новой владелице тела, и от этого становилось ещё страшнее. Её белые зубы вгрызались в мясо точно в беззащитную шею жертвы. И Богдан, борясь с накатившим приступом дурноты, выскочил из-за стола в огород.
Только там, при свете бусинок-звёзд, в трескотне цикад его разум немного прояснился.
"Я вытащу тебя, чего бы мне это не стоило, Аря", - сказал он себе.
Скрипнула дверь, заставив его вздрогнуть. Тутохина тёмной тенью спустилась к нему, оперлась о палисадник и уставилась на светлое пятно далёкого окна.
Всхлипнула и завыла собака. Ей хором откликнулись товарки. Богдан поёжился. Но как-то сразу сбегать было неудобно, и бухгалтер приказал себе терпеть.
– Мне было семнадцать. Я заканчивала культпросвет училище и мнила себя знаменитой художницей. Дура!
– тихо начала она нежданную исповедь, торопливо, словно боясь, что слушатель перебьет, а то и вовсе остановит.
– Влюбчивой была, как кошка, пока его не встретила. Виолончелист в доме культуры. Красив был, благородный на вид. Ему бы в кино сниматься, дворян играть. Я его Графом завала. Следы его целовать была согласна. В Москву на конкурс уехал, победить не победил, а там остался, в оркестре играет. Я к нему помчалась, чуть из училища не вылетела. А он заявил - зачем мне девка деревенская. Мне с московской пропиской нужна. Думала, повешусь, да мать жаль было. Вернулась, кое-как доучилась.