Тарантелла
Шрифт:
– Что значит - вроде?
– поморщился Адамо.
– Взбухли или нет?
– Не щупала!
– отрезала она и покраснела, но всё же удержалась от взгляда направо: узнать, как нравится эта тема prete.
– Хорошо, - пожал плечами Адамо.
– Вы меня уже разжалобили, можете не продолжать. Я и сам вот-вот заплачу. Только... почему же сразу тяжёлая кавалерия, сразу рак! Извините, я всё-таки врач, может у вас просто начинается менструация? Вы скажете, что у вас обычно всё протекает полегче. Но в такую жару могут произойти непредусмотренные изменения обычного протекания...
– По срокам не должно быть!
– с негодованием отмела она, только сейчас вполне осознав своё смущение.
– У меня пока
Осознание смущения сделало своё дело, ей легко удалось прервать перечень новых ощущений. То есть, о самых интимных из них умолчать. А ведь боль была и в паху. Она прислушалась к ней: горячая, но ещё слабая, как если бы кипение в этом тигле только предстояло, и боль только начинала пузыриться и вспучиваться. Слабая, её даже не отделить пока от оживившегося поблизости оживлённого небольшими препятствиями в разговоре - подзабытого уже зуда нетерпения, некогда растворившегoся в том, что выглядело установившимся спокойствием: в равнодушии изнурения.
Те же, оживляющие ощущения препятствия неприятно задерживали развитие самого разговора. Уступив им, беседа вполне могла бы и замереть, сама собой, и потому она постаралась побыстрей перескочить через них: чрезмерно возбуждённо, захлёбываясь и поёживаясь - зуд разбегался из мест, где его оживляют, морозными мурашками по всей коже - и дрожа от нетерпения, снова, в который раз изложила цель своего прибытия сюда уже заученными словами. Но теперь намного сокращённей. Потом пожаловалась в том же стиле, что обстоятельства складываются против неё, как нарочно. Они обступают её - но не дотянуться, на таком они расстоянии: вытянутой руки, но не ближе, не ухватить. Они все нарочно образуют вокруг неё такой частокол на расстоянии, чтобы внутри него оставалась пустота, ноль, и она бы оставалась совсем одна в этой пустоте, внутри этого ноля. Этим средством все они намеренно одиночат и пугают её, чтобы она испугалась и отказалась от любого своего намерения, и только потому, что это её собственные намерения.
Возьмём основное из них. Приведшее её сюда дело, такое простое, безобидное и, главное, такое ясное! А все, с кем она сегодня говорила, упорно считают, что она врёт. Что всё, о чём она их просит, такие, в сущности, мелочи, - на самом деле выдуманная ею легенда прикрытия. Прикрытия чего? Ну, например, они уже не сомневаются в том, что имеют дело с полицейским агентом, участником операции против мафии и коррупции. Padre должен подтвердить это, если он человек принципиальный, за какого себя выдаёт...
И это её обращение направо не сопровождалось поворотом головы, будто требование подтверждения сказанному относилось к отсутствующему, находящемуся за кулисами участнику действия. Голос за сценой, такова была отведенная ему роль в этом трио: я, ближайшее ему "ты", и очень далёкое ему "он", расположенное в закулисной тьме. Обращение к padre в третьем лице подчёркивало дистанцию между присутствующими тут, по эту сторону кулис, - и отсутствующим, и было теперь её маленькой местью своему недавнему мучителю. Свой человек Адамо не нарушал сложившуюся мизансцену, будто такая месть была приятна и ему, вёл свою партию соответственно установке на то, что священника здесь якобы нет. Будто он вообще-то существует, ничего не поделаешь, так уж указано в либретто, и где-то там или даже повсюду он есть, но только не тут и не теперь. А если его лично тут нет, то безразлично и кому принадлежит голос, доносящийся сейчас сюда из области закулисной тьмы. Да хоть и никому, да хоть бы в той тьме не было никого: один некий никто.
Никогда бы не подумала, продолжала она, что такое может произойти
Но я отлично понимаю, кому и для чего понадобилось создавать такие обстоятельства. При помощи этих обстоятельств меня выдавливают отсюда. Все и всё. Люди, камни, глина, и даже погода. Все они давят на меня, род деятельности для них привычный. Коли они не врут, что зарабатывают на жизнь естественным тяжёлым трудом, выдавливая из оливок маслице. А похоже, что не совсем врут, потому что давят голыми руками с поразительным умением. Хамят поистине виртуозно, смешивают с дерьмом - и стараются размесить в лепёшку. Но как бы на меня ни давили этим прессом, я своё возьму, не впервой. Я поменяюсь с ними ролями, и выскользну из их пресса, как обмылок. Но, конечно, для этого мне нужна чья-нибудь помощь, поддержка. В сущности, очень небольшая.
Ей было трудно сосредоточиться на том, что она произносит. Поэтому говорила она слишком скоро, взахлёб, часто с хрипами переводя дух, когда заканчивалась очередная порция воздуха. А заканчивалась она быстро. Всё это упражнение представляло собой продолжение, продление прежней разовой рвоты, превратившейся в непрерывный понос, пусть и словесный - а куда успешней выворачивающий наизнанку всё внутреннее. Но выглядело оно, было ей дано как беглый, с большими купюрами пересказ того, что она хотела бы сказать на самом деле, как если бы она излагала не своё, а подслушанное чужое: для сведения, так сказать. Или посылала телеграмму с выжимкой из того, о чём подробно напишет вслед за этим в длинном письме, изредка вставляя в неё из этого будущего письма более полные цитаты:
– Кстати, вам нужно перестать скупиться, купить шампунь для вашего душа. Этот омерзительный обмылок не то что брать в руки, смотреть на него без отвращения нельзя. Кстати, как хозяйственное мыло... die Kernseife по-итальянски?
– Терпеть не могу химии, - уклонился от прямого ответа Адамо, но такой косвенный ясней всякого прямого: это ответ не на внешнюю сторону вопроса - на его внутреннюю суть. Пусть даже отвечающий и не подозревает об этом, тем лучше.
– Предпочитаете алхимию, - чуточку развеселилась она.
– Уж не ей ли вы обучаетесь по вашей книге?
– Вы-то к химии привыкли, вон - блюёте от натурального, от несовместимости с ним, - продолжил он своё, навязанный ему ответ на суть вопроса, указывая подбородком чуть левее её. Она скосила глаза влево и вниз, и отодвинула тапочек от желтоватого осадка, оставленного высохшей лужицей.
– Будто вас саму искусственно химики состряпали. В пробирке.
– В реторте, - хмыкнула она.
– Едва оттуда ноги унесла. Я там позорно провалилась, из-за полного бессилия вести с ними беседу в рамках нужной мне темы. А ведь это моя профессия! Честно говоря, я уже и сама не могу точно определить, что мне нужно. Я хотела их разговорить, а вышло, что вместо этого растрепала собственные нервы. И потому я нуждаюсь в вашей помощи, как и сказала уже... Но вы вот тоже, как они, готовы повторять годами одно и то же, чтобы только увернуться от моей темы! Хотя на первый взгляд и кажется, что вы-то вовсе и не отказываетесь со мной поболтать. И болтаете: о том, о сём... только не о том, что по-настоящему важно для меня. Точно так же вы болтаете и про мои недомогания... А были бы вы настоящим врачом, то предприняли бы что-нибудь полезное. К примеру - вымыли пол.