Тарантул
Шрифт:
Повинюсь, была мысль взять пластик и отправить в подарок Ю, да вовремя одумался: нельзя. Лучшим подарком для неё буду я, выгуливающий кошку и бело-бурого медведя на зеленой лужайке под горячим, как блин, солнышком.
Потом выбрался под метущуюся от теплого южного ветра слякоть, над которой висел натужный вой невидимых чудовищ, тщетно пытающихся взлететь в непроницаемое азиатское небо. Горластый таксист, чуя за версту клиента, заорал сиплым пропитым басом:
– Куда, командир?!
– В Город, -
Я возвращался в свой городишко, прозябающий на краю света. Там проживали прекрасные люди с оптимистической верой в свое высшее волшебное предназначение, но среди них были те, кто подлежал физическому уничтожению. Они не имели права на жизнь в солнечной системе, они своим тошнотворным присутствием разрушали мир, сотканный из сонного рассвета и тумана, из первого снега и первой любви, из смеха и плача детей, из тишины, крадущейся косматым зверем кромкой вечернего леса, и шума морских волн, набегающих на песок, подсвеченный пурпурным небесным лотосом.
Возможно, не имею право на столь возвышенные речи, но позволю себе малую толику благодушия и любви. Убийцам и смертникам присуща сентиментальность. Тем более был един в двух лицах.
Я ехал на свою войну и знал, что выжить в ней нет никаких шансов. Был обречен, равно как и Чеченец, что давало нам преимущество над врагом. Уверен, нашего возвращения никто не ждал, считая, что мудреные и подлые происки счастливой обладательницы кредитной карточки благополучно разрешилась. В чем я не буду торопиться разубеждать противную сторону.
Болтанка в холодном такси действовала на меня бодряще. Я понял, что без предварительной подготовки лезть в спецзону "А" с дамасским дедовским клинком бессмысленно. Нужно время, чтобы до конца проанализировать ситуацию. На дачу и квартиру нельзя. К маме нельзя. К Антонио тоже. Куда?
– Куда, командир?
– угадал таксист.
– У вокзальчика, через переезд, - ответил, обратив внимание на светящуюся луковицу привокзальных часов: двенадцатый час.
– Ну и дыра, - сказал таксист.
– Неужто тута люди живут?
– Еще как живут, - проговорил я.
– Процветают.
– Это мы щас все так процветаем, - хекнул водило.
– Как в том анекдоте: Винни-Пух полез на дерево за медком, да сорвался. Подбегает Пятачок: Винни, тебе плохо? Тот: Мне плохо? Мне плохо? Мне пи... дец!
Я согласился - это емкое и колоритное родное словечко точно определяет суть нынешнего положения всех нас. И от этого факта не скроешься под мишурой разглагольствований о правах и свободах человека. Надо сначала его накормить от пуза, а уже потом обещать небо без клеточки.
У слободских домиков, уже погруженных в сон, такси остановилось. Пять сотенок с мордатеньким политическим деятелем чужой страны привели водителя в хорошее расположение духа;
– Удачи тебе, командир. Не падай с дерева.
– Спасибо.
Когда остался один на дороге, расквашенной мокрым снегом, потрусил вдоль заборов. Вода чавкала под ногами, словно бежал по болоту.
Может быть, поступал неправильно, но иного выхода не было. Я вспомнил девочку со странным именем Виолетта. Когда мы пили чай ночью на моей кухне, она пригласила меня в гости. В любой час дня и ночи.
– А папа с мамой?
– удивился.
– Они уехали на заработки в Польшу, там у нас родственники, ответила, - я с бабулькой живу.
– Ой, я бабулек боюсь, они могут так огреть шваброй или половником.
– Не, она добрая, ласкает только оглоблей, - смеялась конопатая девчонка.
– Тогда прийду, - пообещал.
И вот решил сдержать свое слово. Домик был похож на теремок с островерхой крышей. В окне теплился свет - бабулька готовила оглоблю для ночного гостя? Я тук-тукнул по стеклу, покрытому крупными янтарными каплями. В светелке мелькнула быстрая тень - и дощатая дверь открылась.
– Алеша, - проговорила девушка, не удивляясь.
– А я тебя жду.
– Как соловей лета, - проговорил я, заступая в незнакомый мир. Прости, что так поздно.
– А я не сплю, - провела в комнату, на столе были разложены учебники.
– Я на заочном, медицинском...
– Молодец, - глянул в открытую книгу.
– Брр, человек в разрезе, лиловый какой, жуть! Не страшно?
– Привыкаешь, Алеша, - была не по возрасту домовита и спокойна.
– Я сейчас приготовлю ужин, - и ушла.
Она права, эта девочка. Привыкаешь. Ко всему привыкаешь. Особенно к этой убогой, затхлой и мучительной жизни. И кажется, что нет ничего милее, кроме нее.
А мы все лишь клетка в огромном и неведомом мироздании. Страх смерти пугает и мало желающих переступить через порог, где начинается другая жизнь. Однако она есть, эта прочая жизнь, иначе тогда наше страдальческое пребывание здесь не имеет никакого смысла. Никакого смысла. Бессмыслица.
– Алеша, - заглядывает в комнату Летта, - иди кушать.
– Иду, - и вдруг ловлю себя на мысли, что э т о все уже было. Ей-Богу было, и эта полутемная комнатка, и тяжелая мглистая ночь, и запах жареной картошки, и я, поднимающийся из-за стола, и эта девушка в конопушках. Извини, - чешу затылок, как крестьянский холоп Алексашка сын Николашки-книжника, что из местечка Иваново-Ветрово.
– А мы с тобой, паночка, не сходились. В другой жизни?
– Было дело, как сейчас помню, - то ли шутила, то ли нет, смотрела открыто и весело.
– Садись и ешь. Голодный, я знаю.