Тарикат
Шрифт:
Никого.
«Пойду другим путем», — с этими мыслями я разворачиваюсь и... едва не утыкаюсь носом в кирпичную стену. «Что, во имя Аллаха, происходит?» Шарканье неумолимо надвигается. Мысль о том, чтобы встретить незнакомца лицом к лицу приводит меня в ужас: ноги слабеют, а тело становится ватным. Звуки шагов обрываются прямо за моей спиной. Я ощущаю дыхание того, кто позади — оно ледяное и пробирает до костей. Я сильнее вжимаюсь в стену, словно пытаюсь просочиться сквозь нее. Неожиданно шершавая поверхность поддается, впитывая мое тело, будто оно — вода. Я не удивляюсь, все мысли лишь об одном: спастись! Первыми проходят сквозь стену руки.
Резкий чудовищной силы рывок возвращает меня обратно. Грубые руки разворачивают мое тело. Взгляд упирается в фигуру, укутанную в зеленый плащ. Мужское лицо без определенных признаков возраста, ровный с легкой горбинкой нос, разлет густых бровей и глаза... Огромные, широко распахнутые, мерцающие странным зеленоватым светом. Незнакомец возвышается напротив и, сложив руки на груди, глядит на меня: тяжело и взыскующе, словно я задолжал ему мешок дирхемов. Все мысли покидают меня в одночасье. Кровь стучит в висках, сердце едва не выпрыгивает из груди, а я стою, пригвожденный изумрудным огнем в глазах незнакомца.
Кажется, минует вечность. Краем глаза замечаю, как медленно, лениво мужчина поднимает руку и, вытянув указательный палец, направляет мне в лоб. Тук. Вспышка боли пронзает меня. Я бухаюсь на колени и, обхватив голову руками, истошно ору.
Бум-будум-бум-бум-бум — крик потонул в гулких ударах большого барабана, возвещающего привал. Я покачнулся и едва не свалился с верблюда. Нестерпимо жгло виски, а звуки барабана, казалось, вот-вот пробьют череп.
— Бахтияр! — раздался рядом обеспокоенный голос Хасана.
Дядя подъехал ближе и ухватил меня за руку, помогая умоститься в седле.
— Глотни воды и смочи лицо, — Хасан протянул хурку. — Полегчает.
Пересохшими губами я приложился к горлышку и сделал несколько глотков. Теплая вода не принесла облегчения, но в глазах прояснилось, и я мог худо-бедно воспринимать окружающее. Плеснув пригоршню воды на лицо, я дрожащими руками вернул горлянку дяде.
— Благодарю, Хасан-амаки... мне уже лучше.
— То-то ты дрожишь, как девица перед брачной ночью, — хихикнул дядька, но тут же сменил тон. — Опять тот кошмар?
Я молча кивнул.
— Аллах милостив, не теряй веры, — подбодрил меня Хасан. — Мы прибыли в Забалу, а значит, стали на одну треть ближе к Умм аль-Кура[1]. Потерпи еще немного, мой мальчик, и Всевышний утешит тебя.
С этими словами он потянул поводья вниз, давая верблюду команду лечь, спешился и принялся возиться с поклажей.
Я осмотрелся. Вялотекущее, разморенное на солнце, людское море с ударами барабана не на шутку оживилось. Люди воодушевились в предчувствии свежей прохладной воды из колодцев и горячей пищи, и загалдели кто во что горазд. Кто-то с улюлюканьем загонял верблюдов в специально оборудованные загоны. Другие ставили палатки и натягивали защитные тенты. Третьи спешили к бассейну и резервуарам с водой — набрать живительной влаги для себя и напоить верблюдов. Женщины принялись готовить еду на импровизированных очагах, сложенных из обгоревших камней. Караван паломников в мгновение ока превратился в гомонящее беспокойное чудище. Торговцы каким-то непостижимым образом ухитрились разложить товары и громогласно зазывали народ.
Морщась от пульсирующей боли в голове, я медленно слез с верблюда и присоединился к Хасану. Мы развьючили
— Я за водой, — подмигнул мне дядя. — А ты пока приходи в себя. — И он скрылся за редким кустарником, напевая веселый мотив.
Привязав верблюдов рядом с зарослями курая и перетащив тюки под навес, я забрался внутрь и умостился на войлочной подстилке, которой закрывал спину верблюда. Мне было так плохо, что я не стал распаковывать матрасы, туго скрученные в хауфе[2]. И откинувшись на узел со скарбом, все пытался найти удобное положение для головы — малейшее неосторожное движение отзывалось вспышкой боли.
Измученный, я нащупал оберег, в котором покоилась косточка. Обычно теплый, сейчас он излучал приятную обволакивающую прохладу. Юркой змейкой прохлада заполнила ладонь и стала стремительно подниматься вверх по руке. Я с удивлением наблюдал за необычными ощущениями, боясь лишний раз вдохнуть, чтобы не спугнуть движение прохладного ручейка. А меж тем тот уже добрался до моей головы. Меня словно резко окунули в ледяную воду. Я было дернулся, чтобы сбросить наваждение, но не смог пошевелить и пальцем. Жуткий холод сковал тело. «Аллах Всемогущий!» — мысленно взмолился я о помощи. Почудился приглушенный смешок, а через мгновение ледяные руки отпустили меня.
Поднявшись с подстилки, я судорожно хватал ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Рубашка прилипла к телу, а горячие капли пота катились со лба на одежду. Я кое-как утерся рукавом и выглянул наружу. Верблюды никак не могли насытиться и с хрустом пережевывали жесткие стебли курая. Неподалеку слышались голоса суетящихся паломников. «Милостивый Аллах, как же хорошо!» — улыбнулся я, и только потом понял, что произошло. Боль! Она отступила! Кузнечные молоты больше не высекали искры из моей головы, а тошнотворное давление испарилось. Я взял оберег и в недоумении уставился на него. «Что же ты такое? И почему помогаешь мне?» Ответом была едва ощутимая пульсация в такт биению моего сердца. Возможно, священный город поможет разгадать и эту тайну?..
Шел уже пятый месяц как мы с Хасаном покинули Мерв, отправившись в сердце ислама — Мекку. И виною тому стали мои сны, вернее, навязчивые ночные кошмары. Раз за разом мне снился незнакомец, облаченный в зеленые одежды. Не знаю почему, но одна мысль о встрече с ним повергала в ужас, и я как затравленный зверь носился по сновиденной местности, пытаясь ускользнуть от него. И каждый раз незнакомец настигал меня и тыкал в лоб своим тяжелым твердым пальцем. Я просыпался, вопя от невыносимой боли, что прожигала голову не хуже каленого железа.
Азиз с выпученными глазами рассказывал, как они с отцом не единожды врывались в мою комнату и обнаруживали меня — беснующегося и орущего как одержимый. Он уверял, что Карим-ата однажды получил ожег, когда прикоснулся ко мне. Врал, поди, негодник. Но несомненным было одно: мужчины пребывали в полнейшей растерянности, не зная, что со мной происходит и как помочь. Но тут приходила Сапарбиби с кувшином виноградного уксуса, разбавленного водой, и советовала отцу растереть меня как следует. Через несколько часов жар отступал и я — хоть измученный, но живой — появлялся во дворе, чем изрядно радовал все семейство. Хасан-амаки повадился даже всякий раз поздравлять меня со вторым рождением, а Хусан с серьезным лицом принимался выспрашивать, что не так в раю, и почему я решил вернуться на грешную землю. Оба брата, конечно, относились ко мне хорошо, но никогда не переставали зубоскалить.