Тартарары для венценосной особы

Аверкиева Наталья

 В восемь часов вечера, отложив учебник по истории, он потянулся и устало сказал:

 — Аня, пойдем домой, иначе я засну здесь на полу.

 Анечка суетливо засобиралась.

 Лана проводила друзей с плохо скрываемой грустью. Андрей так отличался от всех знакомых мальчиков. Умный, интеллигентный, образованный, сразу видно, что из хорошей семьи. Он поддерживал разговор на любую тему, если что-то было не понятно, то спокойно, без унижений и носозадирательства объяснял, где ошибка и как это следует понимать. И он ей нравился. Она даже позавидовала Анечке — та видит его каждый день, общается. Как жаль, что она не пошла с подругой в понедельник.

А ведь Анечка звала ее, просила…

 Девочка принялась собирать разбросанные книги. В «Алгебре» лежала тетрадь. Она открыла ее. Нежно провела пальцами по исписанным ровным подчерком страницам, словно прикасаясь к рукам гостя, воображая исходящее от букв тепло. Пролистала, и в самом конце, на внутренней обложке, увидела нарисованный легкими штрихами контур лица. Лана опешила. На нее смотрели печальные глаза незнакомой девчонки. И подпись под рисунком — загадочные значки… Скорее всего буквы...

Глава 6

 Каждый шаг дается с трудом. В полнейшей темноте я беспомощен, словно новорожденный котенок. Преследующий повсюду голос настойчиво зовет:

 Иди ко мне…

 Он звучит в моем сознании. Иногда с мольбой. Иногда настойчиво. И я понимаю, что если не приду на зов, случится непоправимое, неизбежное. Я понимаю, что только этот голос может раскрыть мне тайну. Я понимаю, что больше всего на свете хочу найти того, кому принадлежит шепот. И задать всего один вопрос:

 Кто я?

 Вокруг тишина. Жуткая тишина, как на погосте. Я не слышу своих шагов. Не слышу плеска воды, по которой иду. Я настойчиво продираюсь сквозь какие-то незримые липкие слои. И хотя руки не чувствуют преграды, она есть. Я ощущаю ее телом, лицом, разумом. Она коконом обволакивает меня. Мешает двигаться, дышать…В воздухе висит отвратительный запах тлена. Организм слабеет, пропитываясь ядовитыми смрадными парами. Нет сил идти. Хочется лечь, рассыпаться прахом.

 Аккуратно ступаю по зыбкой, скользящей поверхности. Едва не падаю в вонючую жижу. Нога застревает. Кажется, сотни рук вцепились в нее, не пускают, тянут на дно. Утопленники стонут, радуясь, что нашли свою добычу. Я отчаянно сопротивляюсь, стараясь удержать равновесие. Вторая нога предательски скользит. И я с головой окунаюсь в грязь. Густая взвесь ила тут же с вожделением забивается в нос и рот, склеивает глаза. Я чувствую, как грудь сдавило что-то тяжелое, шею сжали чьи-то сильные пальцы. Сотни рук крепко держат за тело и тащат все глубже и глубже. Нет сил сопротивляться. Нет сил драться за жизнь. Хочется забыть обо всем, перестать дышать, двигаться, уйти навсегда. В мутной взвеси я различаю их опухшие лики, пустые глаза и желтые оскалы неровных зубов. Я стану одним из вас. И мое лицо превратится в желейную массу, потеряет свои очертания…

 Но шепот, прорываясь сквозь грязную пелену отчаянья, упрямо зовет:

 Иди ко мне…

 Я вырываюсь из цепких рук мертвяков. Я хочу жить! Скидываю с себя разваливающиеся тела. Я так хочу жить! Они горько стонут. Они давно мертвы. А я хочу жить! Поднимаюсь, падаю и вновь встаю. С твердым желанием жить и идти на зов. Я должен. Я сильный. Я смогу.

 Яростно рвусь вперед. Кто-то вновь хватает меня. Пытается задержать. Рвет ткань одежды. Корни умерших деревьев переплетаются под ногами. Ступни неуклюже попадают в образовывающиеся щели, неестественно выворачиваются, застревают. Я неистово выдираю ноги из-под коряг. Больно. Ветви, кусты цепляются за тело, раздирают кожу в клочья. Очень больно.

Хочется кричать, но сил нет. Кажется, все темные силы ополчились против меня.

 Но я иду. К тебе.

 — Андрей! Андрей! Проснись!

 Он с трудом разодрал глаза, вырываясь из оцепенения.

 — Мальчик мой! Что случилось?

 Татьяна Ивановна прижала его к себе. Натуральный шелк ночной сорочки пропускал тончайший аромат корицы и ванили. Андрей затряс головой, пытаясь избавится от назойливого голоса и липкого страха. В висках истерично забилась боль. Он застонал. Рядом в трусах стоял обеспокоенный Сергей Александрович, готовый в любую секунду вызвать «неотложку». Лохматая Анечка в пижаме жалась в дверях.

 — Что случилось? — в который раз повторила женщина, наконец-то выпуская мальчика из объятий. — Кошмар приснился?

 Он кивнул.

 — Ты так кричал! Мы испугались, бросились к тебе! Пытались разбудить, но ничего не получалось. Ты спишь так крепко.

 — А что я кричал? — едва слышно пробормотал он.

 — Что-то очень странное, — хмуро ответил Сергей Александрович. — Я не услышал ни одного знакомого слова. Даже не смог определить какой это язык.

 — Странно… А на каком языке я разговариваю? — растерялся Андрей.

 — На родном! — закричала Анечка. — Ты разговариваешь сам с собой и во сне на родном языке! Андрюшка, когда в твоей голове что-то щелкает, ты полностью перестаешь себя контролировать и родной язык «вырывается» наружу!

 — Анна, не говори ерунды! — строго произнес Сергей Александрович. — Ты хочешь сказать, что, попав в аварию, он забыл родную речь? Тебе самой это не кажется глупостью?

 Анечка сконфуженно посмотрела на мать, словно ища поддержки. Но той версия отца нравилась больше. Татьяна Ивановна принесла успокоительное и обезболивающее. Андрей покорно выпил горсть таблеток и спрятался под одеялом. Надо же, какой кошмарный сон! Присниться же такое! Голос… Знакомый голос… Он уже слышал этот зов в больнице. Он очнулся с ним в голове. Именно этот голос не дал ему умереть, заставил остаться здесь, в мире, где ему все чуждо, где его никто не ждет.

 ***

 За завтраком Татьяна Ивановна сообщила, что договорилась об обследовании, и сегодня они с Андреем должны быть в медицинском центре. Анечку мать с собой не взяла. Но та не особо расстроилась. Хорошо, что мама и Андрей уедут, она сможет съездить в больницу к Оксане, а потом в милицию.

 Когда Анечка приехала, загруженная работой Оксана напрочь забыла о вчерашнем разговоре. Поэтому девочке пришлось сидеть в фойе и ждать, когда же медсестра немного освободится и узнает фамилию оперативника. Прошло часа два. Анечка извелась от безделья. Сначала она сидела, потом начала слоняться из угла в угол, изучила все надписи на стенах, царапины на стеклах. Мимо проходили врачи, медперсонал бегал курить на запасную лестницу к мусорке. Анечка стояла около окна и рассматривала дома и проезжую дорогу за забором. За спиной раздался знакомый голос:

 — Голубчик, ну почему же вы так меня подвели? Я договорился со специализированным интернатом, где вы могли бы получить необходимое лечение. С вашей травмой вы в обязательном порядке должны наблюдаться у хорошего специалиста. Курс не закончен. Его надо пройти полностью, в противном случае, последствия будут необратимы.

 Интуиция подсказала, что Михельсон ругает Андрея. Воспитанная девочка не должна подслушивать, но ведь она же не таится, стоит себе тихонечко у окна за раскидистым кустом гибискуса…