Татуиро (Serpentes)
Шрифт:
— Я ждал этого. Когда понял, кто ты и что на тебе, ждал. Но надеялся: время не совпадёт. Что проживёшь земную жизнь так, как успели прожить её многие до тебя, избранные и отмеченные, видя прочее лишь в своих снах и работах. Но так сложилось, и деваться некуда. Ты решил. И не нам менять твою судьбу, твой путь воды. Знаешь, что такое путь воды, мастер?
— Нет…
— Это когда твоя судьба, отыскивая дорогу, обязательно находит её, и, сколько преград ни возводи, она просочится, обогнет препятствие или, задержанная плотиной, разольётся морем, затапливая
Он усмехнулся, кашлянув:
— А когда реки поворачивают вспять насильно, мы знаем, что бывает. Наденька!
Аглая оглянулась снова, не сразу поняв, что Альехо обращается к ней.
— Надюша, девочка. Прости меня, но и ты была ему суждена. Не я, так на улице бы встретились. А иначе не узнала бы счастья. А ведь было оно? Было?
Прошедшее время прозвучало низким ударом гонга. Она кивнула, сжимая руки, готовясь возразить горячо, поспорить с прошедшим временем, не отдавая настоящего и будущего.
— Время игр в имена прошло, Надежда. Ты — лучшее, что могла подарить судьба мастеру. Давай ты не будешь бояться и горевать. Так сможешь, девочка, да?
«Нет, не смогу», — крикнула внутри, но снова кивнула, ненавидя себя. В почти тёмной комнате еле видно белели лица мужчин, и даже глаз не видела она на них. Будто улетала в открытый космос одна, без надежды когда-нибудь вернуться.
— Тогда кое-что уточним, — Альехо продолжал так, будто увидел её кивок. А может, ему наплевать на её согласие?..
— Её позвали, твою змею?
— Да. Почти забрали уже. Но я сумел.
— Молодец. Стал сильнее. Когда хочешь уйти?
— Да не хочу я, — угрюмо ответил Витька.
— Но когда?
— Я думал сначала, надо сразу. Только не знал как. А вчера понял, хоть и опасно для Ноа, но надо ждать, когда заберут. И идти вместе или следом.
— Так… — на стене, проснувшись, вдруг затикали в ответ старые часы. И Витька вспомнил, точно так тикали старые ходики на лестнице маячного смотрителя, Николая Григорьича. Нет, не смотрителя, мастера света, капитана маяка. Как он там сейчас?
— Ну что же. Тогда начинай работать. Что-то успеешь.
— А если не успею?
— Неважно. Неужто не понял ещё? Чтоб тебе лететь, нужно двигаться постоянно. И чтоб лететь вверх, а не падать, всё время должен расти. Карабкаться, цепляться, без отдыха. Нет тебе отдыха, мастер, — только когда научишься отдыхать работой. Думать, учиться, совершать.
— Я… понял…
— Ну вот, — Альехо хлопнул ладонями по коленям, — главное понято, остальное — детали. Наденька, свет не включишь ли нам?
Аглая встала и пошла к стене, касаясь рукой Витькиных плеч. Несколько шагов до истертых обоев тянулись и тянулись, набухая вложенными в них мыслями. Не ушёл, остался, сегодня он с ней. А может уйти — в любую секунду. И так теперь жить? Без будущего, одним настоящим, разбитым на
Провела рукой по сухой стене и положила палец на выключатель.
— А как пойдёшь? Мысли есть?
Палец замер на выключателе.
— Я не знаю. Ещё не знаю. Думал вот у вас, Илья Афанасьич. Затем и шёл. Спросить.
— Угу. Не знал, что я в курсе насчет твоей Ноа, но шел спросить. Вижу, логика тебя, наконец, покидает. Это хорошо.
— Я знаю как, — от стены сказала Аглая и надавила пластмассовую клавишу. Неяркий свет залил старую комнату, а ей показалось, что это прямо из сердца полыхнуло, — я вижу дыры. Не он видит, а я.
Обернулась, но в жёлтом свете хрустальной люстры всё равно не смогла разглядеть лиц. Слёзы набегали и текли по щекам, а сердце колотилось от внезапной радости, казалось, взорвёт грудную клетку, рассыпая перламутровые пуговки блузки.
— Ты видишь? — Альехо привстал. — И давно? Часто?
— Всю весну. В последнюю неделю совсем часто. Они везде, понимаете?
— Я иногда делаю снимки, снимаю то, на что она смотрит, — подал голос Витька, — на них вижу, а так нет. Она видит, это правда.
— Однако… — учитель покачал головой, — время, и правда, подошло. Никто и никогда так быстро. Так сильно. И — вместе. Ну что же, она тебе и покажет, куда идти.
— Нет, — ровным голосом сказала Аглая-Надя, вернулась к столику и села, укладывая по сиденью кресла веер широкого подола. Положила ногу на ногу и улыбнулась безмятежно, сначала Альехо, потом Витьке.
— Аглая… Надя… — Витька смотрел на неё.
— Я пойду с ним, — объяснила учителю и, подхватив с тарелки бутерброд с листиком колбасы, надкусила.
— Нет! — Витька дернулся, вспоминая свои сны. — Ты даже не знаешь, как там!
— Я знаю, как идти. А ты — нет. Потому идём вместе. Как только…
— Что как только? Что? Как? Только? — заорал Витька, вскакивая и роняя табурет. Нагнулся подхватить, и татуировка зазмеилась по мышцам, оживая.
— Да ты не ведаешь, куда суёшься, дура влюбленная! Если бы ты, тебе… я видел во снах, там нельзя таким, как ты. Там ужас кромешный, понимаешь? Я видел во снах и на Азове немного. И чтоб я тебя туда тащил? Нельзя тебе! Туда…
— Стоп, крикун! — Альехо выставил перед собой широкую ладонь. — Не кипятись. «Там» нет, и никаких «туда» тоже нет. Оно всё здесь, Витя. То, что видишь во снах, что толкает тебя снимать особенное, из которого потом прёт сила, и из-за силы этой бегают за тобой бессмысленные, лишь посмотрев и ничего не понимая… Оно всё здесь. А границу сам провёл, в тебе она.
— Как это?
— Вот так. Думаешь, вышел на улицу, огляделся и увидел всё-всё? Десяток машин, дома, церковь за углом, деревья? Это лишь часть и, поверь мне, ничтожная часть мира. Он огромен и нестерпим для полного видения. Да сам знаешь, говорили о том с тобой.