Татуированная кожа
Шрифт:
Но он покачал головой
– Я же не курю, зачем добро портить.
– Ну смотри! Как хочешь...
Когда москвич чиркал спичкой, Вольф обратил внимание на его кисти – точнее, припухшие мозолистые костяшки у основания указательных и средних пальцев.
– И не жаль такие «бабки» в дым переводить?
Серегин пожал плечами.
– Какие там особенные «бабки»! В Москве брал по госцене [11] – рубль пачка. Мне ее на три дня хватает. Это все равно, что каждый день пачку
11
В описываемое время хорошие товары можно было купить только с переплатой. Покупка по госцене свидетельствовала о повышенных возможностях человека. (Прим авт.).
– А что это у тебя за мозоли?
– А это... Ерунда! Ты боксер, да? Помахаемся как-нибудь?
– Давай. Только когда Чувак перестанет нас долбить.
Вольф заметил, что Серегин ушел от ответа.
Когда карантин подходил к концу и молодые готовились принимать присягу, их неожиданно собрали в классе политучебы и взяли подписку о неразглашении всех сведений, которые станут им известны в ходе службы.
Потом майор-особист встал, оперся кулаками на стол, покрытый красным сукном, и внушительно, с расстановкой начал инструктаж:
– Вам доверена честь служить в Отдельной бригаде специального назначения Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР. О самом факте ее существования никому не известно. Упоминание о ней в письме, по телефону, в разговоре с посторонними карается пятью годами тюрьмы...
Вольф подписал стандартный бланк, а отодвигая его назад, поймал испытующий взгляд особиста.
– Ну, сынок, оправдаешь доверие?
Володя не понял подтекста вопроса. Он не знал, что его судьбу пристрастно обсуждали на мандатной комиссии в первый же день его прибытия в часть.
– Еще немца нам не хватало! – возмутился замполит бригады подполковник Селедцов, который по должности обязан был проявлять бдительность, причем, в отличие от особиста, проявлять открыто. – А если нам придется забрасывать его в тыл врага? А врагом будет Западная Германия? Кто даст гарантию, что голос крови не возьмет верх над присягой?
– Он такой же советский человек, как и все призывники, – возражал замнач боевой подготовки майор Шаров, который и привез Вольфа сюда. – В кремлевскую роту его не взяли, это понятно – у них специально в приказе оговорены требования к национальности. И в погранвойсках тоже. Но у нас-то таких требований нет!
– А партийная совесть? – наседал Селедцов. – Она вам разве ничего не подсказывает? В особорежимные части и без приказа никогда не берут инородцев!
Теоретически у Шарова было два пути – признать, что он допустил серьезную идеологическую ошибку, проявил близорукость и недальновидность, за что положен как минимум партийный выговор и отсрочка в представлении к очередному званию, либо настаивать на том, что решение было единственно правильным. Практически
– Партийная совесть и коммунистический принцип пролетарского интернационализма подсказывают мне, что недопустима дискриминация граждан по национальному признаку, товарищ подполковник, – твердо сказал он и посмотрел Селедцову прямо в глаза. – И извините, что термин «инородец» неприменим к советскому военнослужащему...
Майор Шаров служил в спецназе уже двенадцать лет, он отлично владел не только советским оружием, но и оружием вероятного противника. Сейчас он использовал весь обычный демагогический арсенал замполита против него самого. Причем довольно успешно.
– Э-э-э... Я вовсе не в этом смысле, – покраснев, Селедцов оглянулся на председателя мандатной комиссии полковника Чучканова.
Тот сурово молчал. Он являлся заместителем командира по боевой подготовке и очень хотел стать генералом, но его дальнейшая карьера напрямую зависела от результатов надвигающейся инспекторской проверки. Поэтому боеготовность бригады заботила Чучканова куда больше, чем национальная чистота ее рядов.
– В конце концов, пусть товарищ Семенов скажет, – не получив поддержки, умело перевел стрелку замполит.
Особист солидно откашлялся. Он уже передал в Москву шифровку о том, что в особорежимную часть привезли немца, но никаких распоряжений пока не получил. Может быть, и не получит вообще. Значит, следовало проявлять сдержанность и осторожность.
– Мы должны исходить из законов, приказов и распоряжений. А они не запрещают Вольфу служить, – обтекаемо сказал он.
Чучканов пошевелился, стул под массивным телом скрипнул, члены мандатной комиссии почтительно замолчали.
– Скажите, товарищ подполковник, сколько наших бойцов в совершенстве владеют иностранными языками? – спросил замкомбрига у замполита.
Селедцов задумался. Каждый боец спецназа ГРУ обязан был владеть двумя языками. Как минимум одним, но отлично. Спортсмены и отменные здоровяки почему-то имели по немецкому и английскому слабые тройки. А выпускники языковых спецшкол по какой-то жизненной несправедливости не соответствовали критериям здоровья.
– Мало, товарищ полковник, – наконец выдохнул он.
– Если проверяющие это обнаружат, то они зададут резонный вопрос: чем отличается наша часть от обычного парашютно-десантного полка?
Возражать Чучканову охотников почти не находилось. Поэтому замполит скорбно кивнул. Он отвечал за все, в том числе и за провал боевой подготовки. И Семенов кивнул с тем же выражением, хотя ему-то скорбеть было совершенно не о чем: лично к нему придраться в любом случае невозможно.
– Значит, решаем так: по всем критериям Вольф подходит для службы в нашей бригаде, – подвел итог Чучканов. – А разговоры о его национальности выходят за пределы официальных требований и объективно вредят общему делу. В конце концов, можем выписать ему дубликат военного билета на нормальную фамилию. Другие мнения есть?