Татушечка. История заблуждений.
Шрифт:
Я уже слышал, как мать говорит о загубленной репутации, о серьёзных проблемах с психикой. Видел, как печально качает головой отец и хмурится Ашер, бросая грозные взгляды на Кешу, чтоб тот или промолчал, или успокоил маму. Эллу Владимировну.
Да и чёрт бы с ними. Не обязан я ни перед кем оправдываться. Обещал Ашеру последний разговор – значит, будет последний.
Где-то вдалеке шумела объездная дорога, своим гулом напоминая о том, что город жил, жив и будет жить, хотя бы в отместку этому кошмарному району. На самом деле он не был настолько уж диким и страшным и мог бы даже стать вполне приличным, если бы до этих мест добрались руки жадных застройщиков. А
Я свернул в арку, борясь с ветром, и кое-как преодолел первый двор, самый приличный с виду. Через него, правда, чаще ходили жители нормальных домов, сокращая путь к остановкам автобусов. Моя же цель находилась чуть дальше, минутах в пяти плутаний.
Серо-коричневый, дурнопахнущий квадратный дворик со следами пепелищ, мусором и нагромождением проржавевшего металлолома. Было тихо, только в крышах посвистывал ветер, да гремел оторвавшимися листами покрытия. Я медленно пробирался вдоль бывших жилых подъездов, одновременно и боясь наткнуться на какого-нибудь агрессивного мужика, и всем сердцем желая встретить милую грязную старушку.
Никого. Будто вымерли.
Пройдя ещё немного вперёд, я остановился так, чтобы меня можно было увидеть из почти всех окон, выходивших во двор, с намерением подождать.
Сработало.
Минут пять спустя из подъезда вышла женщина неопределённого возраста, завёрнутая в дырявый шерстяной платок, беззубая и сморщенная. Пахло от неё дешёвым алкоголем. Даже банально.
– Чего припёрся? – дыхнула она на меня перегаром.
– Поговорить.
– Смелый?
– Можно и так сказать. Я заплачу. Или продукты привезу.
– Мент?
– Нет.
– Докажи!
Я достал паспорт и развернул перед женщиной. Не уверен, что она читала, наверное, просто рассматривала фотографию, но кивнула удовлетворительно.
– Деньги вперёд.
– Сколько?
– А смотря чего надо.
– От вас уходит кто-нибудь?
– На тот свет, – мерзко хохотнула она.
– Эй. Я плачу, – пришлось напомнить.
– Редко уходят. Идти некуда.
– А из тех, кто переночевать?
– А таких мы редко берём. Опасно. Натравят шавок… А нам этого…
– Понятно. Был кто интересный за последний год?
– Экие ты вопросы, парень, задаёшь. Точно мент!
– Говорю же, – нет, – я протянул ей купюру в пять тысяч. Она хмыкнула, быстро схватила её грязнющими руками и прищурилась. Я знал, что весь этот маскарад для чужаков и полиции. На самом деле никто не ходит настолько грязным и прекрасно знает, из органов человек или нет.
– Из бродяжек старик набивался на ночёвку, да баба одна. Но та из соцзащиты – детей искала, зараза новенькая. Чуть было не оставили, вовремя сообразили. И не было никого больше! Всё, – женщина воровато оглянулась и занервничала. –
Быстро сунув ей ещё две бумажки, я побежал обратно к арке, дальше через дворы, петлял, спотыкался и хотел даже расплакаться, пока никто не видел. Обидно. До чёртиков обидно. Боль снова вернулась, будто всё случилось вчера. Я столько убеждал себя в необходимости разузнать про женщину с видеозаписи, так надеялся, что получу облегчение. А выходило, Ашер был прав, – я просто не хотел ни в чём признаваться. Ни в любви к Лите, ни в том, что разлюбил. Если бы она была жива или хотя бы объяснила свой поступок, прежде чем прыгнуть с моста, я был бы свободен от груза воспоминаний, вины и ответственности. Но план с треском провалился. Я столько вынашивал его… Последняя надежда!
Домой в таком состоянии идти не хотелось, выдёргивать Ашера с выходных – тоже. Поэтому я забрёл в самый первый двор, свернул в первый подъезд и поднялся на последний этаж. Этот дом был наполовину заселён, но пятый этаж пустовал, занятый слоем пыли. Нестерпимая тоска по прошлому, казавшемуся теперь бессмысленным и пустым, застилала глаза и сжимала сердце стальным кулаком. Я ведь любил Литу, не мог не любить!
Не мог…
Забившись в угол у самой крайней по коридору двери, я сполз на пол и погрузился в болото собственной души. Как Лита сиганула с моста в ледяную воду, так и мне сейчас хотелось захлебнуться горечью, один раз и навсегда испытать предел боли, чтобы уже никогда больше не испытывать ничего подобного. Насытиться до тошноты, до смерти. Расковырять рану и вытащить оттуда занозу, распороть вены и выпустить из них все страдания, вывернуть себя наизнанку, вытряхнуть всё-всё. Стать чистым. Пустым. Забыть.
Мои страдания нарушил топот чьих-то ног. Ножек, если быть точным. Они ступали часто-часто, будто спасались бегством. И прежде чем я успел что-то понять и увидеть бегущего, на меня, поднявшегося навстречу, налетела девчушка небольшого росточка, едва доходящая до плеча. С размаху её тщедушное тельце врезалось в мою грудь, абсолютно вовремя оказавшуюся прямо перед ней. Я пошатнулся, мимоходом удивившись силе удара, и схватил девчонку.
– Пусти! – пискнула она и попыталась оттолкнуть меня.
– Пущу, успокойся.
– Ты кто? – прохрипела она, всё ещё не поднимая головы, когда я осторожно сделал шаг назад. – Надо спрятаться! Быстро!
Я поразился смене настроения с воинственного на испуганное, но послушно отошёл в приглянувшийся несколькими минутами ранее угол, девчонка сделала то же самое, а потом пихнула меня в бок, отодвигая ближе к стене. Мы стояли в полумраке, дыша пылью и затхлостью дома, в котором больше никогда не будет теплиться новая жизнь. Редкие жильцы первых этажей отдадут Богу душу, а за ними последуют и толстые, уставшие стены. Если, конечно, до них раньше не доберутся бизнесмены-строители.
Меня разбирало любопытство – от кого эта малышка бежала, от кого пряталась, и что может последовать за странным марафоном. Может, она играла в прятки? Я покосился в её сторону: взлохмаченные русые волосы, тонкие-тонкие; застиранное платье неизвестно какого цвета, напоминавшее оттенок прошлогоднего сена, завалявшегося в дальнем углу; кургузая вязаная кофта с вытянутыми рукавами, наскоро подпоясанная, чем пришлось – непонятной плетёной верёвкой. Рассмотреть подробнее я не успел: девчонка зыркнула на меня с вызовом и приставила палец к губам, покачав головой. Глаза у неё были серо-голубыми, мутными, такими же застиранными и выцветшими, как платье. Бездомная. И как сразу не догадался?