Тавриз туманный
Шрифт:
– Мне лично ничего не надо. Деньги нужны для борьбы с контрреволюцией и ее главной опорой - царской властью.
– И без того я готов удовлетворить все возникающие денежные затруднения, - сказал Мешади-Кязим-ага
Когда мы сели за утренний чай, явились и остальные товарищи, и я передал им полученные из русского консульства сведения. Они задумались.
– Надо поскорей дать знать об этом в Тегеран, - начал Гаджи-Али. Тегерану необходимо принять определенные меры. Очевидно, там ничего не знают, иначе бы они не молчали.
После этого заговорили все сразу.
– Возможно, что Мамед-Али,
– Нет! Это маловероятно, - возразил я.
– Русские не допустят его в Тавриз. Они не станут содействовать ему так явно. Вероятнее всего, Мамед-Али откроет свои действия со стороны Туркменистана или Кочана и Хорасана.
После долгих разговоров мы решили, наконец, послать телеграмму в тегеранское отделение торговой фирмы Мешади-Кязим-аги с тем, чтобы оттуда через соответствующих лиц дать знать тегеранскому правительству.
Мешади-Кязим-ага составил текст телеграммы и с особым письмом послал начальнику почты.
Телеграмма гласила:
"Товар, посланный нами в Россию, возвращают обратно. Через какой пункт он проследует - неизвестно. Примите срочные меры. Подробности почтой. Кязим."
Не успели мы закончить совещание, как вошел начальник телеграфа с нашей телеграммой.
– Посылать телеграмму в таком виде нельзя, - сказал он.
– Русские проверяют тексты всех телеграмм. Все ленты просматриваются в саду Шахзаде специальными людьми. Однако, есть иной выход. Ежедневно во втором часу ночи я переговариваюсь по прямому проводу непосредственно с начальником тегеранского почтамта. Такие телеграммы можно передать только через него...
С этим человеком я не был знаком. Почувствовав это, Гаджи-Али-ага представил нас друг другу.
– Это один из известных патриотов Али-хан Басируль-мульк. Честнейший молодой человек и первый враг России и Англии. Господин Надимиссултан начальник тегеранского почтамта - старший брат господина Басируль-мулька.
Я познакомился с Басирульмульком и был очень доволен этим знакомством. Через него мы могли наладить связь и с начальником джульфинского почтамта.
– Разве ленты ваших телеграфных переговоров с Тегераном не входят в общий комплект лент?
– спросил я.
– Нет, мы их уничтожаем. На просмотр требуются лишь ленты зарегистрированных в книгах телеграмм. Кроме того, за исключением Тавриза, русские в большинстве других почтовых контор такой властью не пользуются. Поэтому мы связываемся с Тегераном через Казвин, и, таким образом, они не имеют возможности проследить за нами. В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, - добавил он, пожимая мне руку, и вышел.
Было 18 июля. Жара в Тавризе стояла небывалая.
Вечером я вернулся домой довольно рано. Осторожно постукивая головкой чубука о край бассейна, Гусейн-Али-ами опорожнял его, собираясь приняться за поливку цветов.
Сегодня я еще не успел повидаться с Ниной и не знал, что у нее делается. Только я собрался отправиться к ней, как вошел Мешади-Кязим-ага.
– Получен ответ на телеграмму, - сказал он.
– Оказывается, Тегеран был в полнейшем неведении.
– И продолжал со смехом.
– Я совершил сделку с тремя американскдми фирмами и закупил
– и, изменившись в лице, добавил: - Если слухи о возвращении Мамед-Али окажутся неверными и американцы не приостановят своих торговых операций, я буду совершенно разорен. Продай я хоть все, до последней рубахи, и того не хватит на покрытие убытков. Если же случится обратное, - сказал он торжественно, то ни один человек в Тавризе не устоит против меня. Самое меньшее - миллион туманов! Но, что смешнее всего, я не хотел сразу забирать все товары, чтобы не вызвать подозрения, а они, боясь, что вдруг я передумаю, предлагали поскорее увезти их.
– Вы вывезли все?
– Все! Перевез и разместил по складам. Думая, что ловко провели меня, американцы, вероятно, посмеивались за моей спиной.
В это время пришла Нина. У нее был озабоченный вид.
– У меня к вам дело, - сказала она, здороваясь с нами.
– Сегодня Мамед-Али на русском пароходе "Христофор Колумб" прибыл в Гюмюштепе на берегу Каспия.
Мы решили немедленно сообщить об этом в Тегеран. Убедившись в том, что он не просчитался в своих коммерческих расчетах, Мешади-Кязим-ага повеселел и, отправляясь к начальнику телеграфа Басирульмульку, просил меня задержать Нину-ханум на ужин.
– Я сейчас вернусь, - сказал он, быстро удаляясь.
Гусейн-Али-ами, усевшись недалеко от нас, предавался отдыху. Кончиком спицы он прочистил головку своей трубки, продул ее и стал аккуратно набивать ее табаком. Когда трубка была готова, я зажег и поднес ему спичку.
– О, нет, - возразил он.
– Огонь от спички уничтожает всю прелесть курения.
И с этими словами он достал из папахи трут, вынул кремень и стал высекать огонь. Закуривая трубку, он сначала слегка раздул огонь, а потом, часто и глубоко затягиваясь, заговорил о своей жизни.
– Эх, не состарился бы я, но меня подточила скорбь по Сафи!
– А кто такой Сафи?
– спросила Нина.
– У меня был единственный сын - Сафи и совсем еще молодым... покинул нас...
– сказал со вздохом Гусейн-Али-ами,
– От чего же он умер?
– спросила Нина.
– Умри он своей, смертью, мы бы сказали - такова воля всевышнего... Здесь был амир-низам по имени Гусейя-Али-хан. Все его звали "Гэррус". Злой был человек. Не проходило дня, чтобы не казнил пять-шесть человек. Как-то раз Сафи, проходя мимо пакгауза, стал жертвой какого-то подлеца.
– Как так стал жертвой?
– спросил я.
– Сарбазы Гусейн-Али-хана вместе с мир-газабом, забрав из тюрьмы Имана, возницу хана, вели его на казнь. Братья Имана, дав сарбазам и их десятнику взятку, освободили его. Отпустив Имана у пакгауза, сарбазы нарочно погнались за ним, якобы желая поймать его. Тут им подвернулся мой сын. Они схватили моего несчастного сына и казнили вместо отпущенного.
– Возможно ли это?
– воскликнула в ужасе Нина.
– Возможно, дочь моя, возможно. Частенько бывало, что арестанта освобождали за взятку и забирали на казнь несчастных амбалов. В те времена я еще был садовником наследника престола. Через его камердинера я сообщил об этом случае наследнику, но ничего не вышло. Сыну было 22 года. Это был красивый, добрый парень. Нам не выдали даже трупа.